Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

На тверди лунного серпа лежит Зирака[4], как серьга,
          повисла крохотка-звезда у золотых кудряшек лунных.
Несчастный этот муэдзин[5] глаза зажмурит крепко так,
          чтоб ничего вокруг не видеть…
Застенчивым подпаском ветр сомкнёт ресницы шлюх —
          точь-в-точь как ирисов ряды бессчётные…
— Зирака! — мальчик[6] позовёт, — спустись ко мне,
          хочу живот твой тронуть нежно, как ласкал коня отцовского,
          что был белее молока…
И лишь поэт[7], на камни сев, к хрустальным девичьим ногам,
          в воображении своём красу Зираки и в ночи,
          и среди бела дня представит…
Поёт Зирака у шатра: «С луною встретится Зухра[8] сегодня ночью»,
          водяных блестящих струй коснувшись,
          рябь воздушная бежит по ним, звук извлекая изощрённо…
И с минарета муэдзин в испуге спрыгнет, убежит,
          чтоб ничего вокруг не слышать.
И сладость мёда той любви, той первой, безвозвратной той,
          вдруг ощущают шлюхи на губах…
И в нежных лёгких чистый храм тлетворным куревом кадит мальчонка,
          в дыме анаши, в мечтах является ему не встреченная на земле
          любви избранница грядущей.
И в книгу неизбежных дней поэт запишет все слова,
          своею кровью напитав перо.
Луна и после много раз с Зухрою встретится, но вот что интересно —
          кто похитил юную Зираку?
И, связанные ниткой бус, Зираки слёзы от земли игривым
          дождиком взвились, в постель луны забрались резво.
Там снова песню муэдзин поёт и, воздуха глотнув, взор устремляет
          на луну, тоскуя по Зираке, но тоски своей не понимая…
И с этих пор, закрыв глаза, в ромашковый гамак любви ложась,
          мечтают шлюхи, их мечты похожи на цветок — Зираку.
И мальчик, встретивший любовь, коня-красавца оседлав,
          поскачет с девою на луг блаженной страсти
          с жаждою благословенных грёз — Зираки.
И лишь поэт в душе своей отыщет книгу, точно как жемчужину
          на самом дне неведомого океана,
И в книге той увидит он, как превращается струя горячей крови
          в горсть зёрен, горсть спелых зёрен золотых —
          Зираку…

Я верю в то, что видел бога,
он стоял у входа в почту,
и держал мою книгу и бутылку водки.
Я верю, что все, что происходит ничего не меняет
и порядок вещей останется прежним.
Я верю, что поэзия
войдет в криминальную хронику,
и в конце новостей
ведущие будут в рифму рассказывать об ограблении банка
или об убийстве из ревности,
или обсуждать какой-нибудь поступок Джастина Бибера,
или, хуже того, его карьеру,
а прогноз погоды
превратится в разновидность буколической поэзии.
Я верю, что любовь,
иногда, действительно существует,
вот как твой поцелуй обогащает
эксклюзивную историю моего тела.
Я верю, что в наше время
играть в зло
скучно
и только депрессивные банкиры практикуют это.
Я верю, что человек может
умереть несколько раз в течении дня
(без перспективы ожить),
и это вовсе не является благородным поступком.

Я верю, что смерть это постыдный компромисс,
и верю я в это потому, что тот, кто
управляет ею, не умер.

ненароком убивший друга своего и приготовивший из него экзо-блюдо,
скажи: Аминь!
и, если достаточно в блюде кориандра, и базилика, и соли-по-вкусу,
и поднимается над блюдом горячий пар, и пар этот подобен смоле,
скажи: Аминь!
и, если пригласил друзей, ещё не убитых ненароком,
и явились они и сказали: «вкусно»,
скажи: Аминь!
и, если, наевшись, заснёшь и увидишь сон,
в котором мёртвый друг ненароком воскрес,
и бьёт тебя, и бьёт тебя ножом в грудь
и при этом кричит: «Аминь! Аминь!»
скажи: Аминь!
и, если, рассердившись, перебьёшь сценаристов своего сна,
и приготовишь новое блюдо,
чтобы воздать им по заслугам и самому получить своё,
скажи: Аминь!
и, если наступил экзистенциальный кризис, и возникло чувство сожаления,
и оно, чувство сожаления, длится долго, и долго длится чувство сожаления —
подобно французскому поцелую,
скажи: Аминь!
и, если прогонишь чувство сожаления за дверь — как кошку,
но теперь почувствуешь сожаление из-за кошки,
и оно будет всё расти, и становиться сильнее,
и будешь объят им целиком и полностью,
скажи: Аминь!
и, если отрежешь часть своего тела, которая сожалеет,
и отрежешь другую часть своего тела, которая тоже сожалеет,
и отрежешь оставшуюся часть своего тела, которая упрямо сожалеет,
и не останется у тебя ни одной части тела,
и будешь одной только душой,
и будешь спокойным,
и будешь мёртвым,
очень мёртвым,
скажи: Аминь!

мать, отец,
с сегодняшнего я буду заслуживающим одобрения сыном
с достойными манерами,
не отступающим от устоявшихся универсальных правил,
а мои прежние выходки
накроет тенью прошлое
(из-за них мне и так неловко).
найду себе порядочную и симпатичную жену,
и мы родим по меньшей мере трёх детей,
если же Бог будет милостив,
то столько — сколько он даст
(в свою очередь и я буду «работать», чтобы подсобить Богу).
буду писать хватающие за душу лирические стихи
и завяжу с социальной сатирой,
перестану издеваться над родиной,
потому что родина — это святое,
а народ мудр
(что, конечно, не одно и то же,
но фольклорный раствор коллективной логики
крепко связывает и объединяет,
а чёрт разъединяет,
что, естественно, также две разные вещи,
но божественная мудрость даётся нам намёками,
чем разрушает все ожидания любителей корреляций).
и вообще я буду намного симпатичнее
и наберу вес,
ибо, согласно философскому дискурсу Гиглы Тварадзе,
уважающий себя мужчина
должен весить по меньшей мере 75 килограммов,
и иметь рост метр 80,
и быть здоровым,
чтобы дать отчизне биологический урожай — детей,
и быть солью мира сего,
и быть бодрым и отважным,
и не страдать сколиозом,
и иметь все зубы на месте,
тем более те, которые видны при смехе,
и вообще уважающий себя человек должен быть симпатичным,
а я бессовестно вешу 65 кг,
что само по себе является доказательством бесстыдства,
и даже если б не так, всё равно, несмотря на худобу,
я угловат в движениях, как Бальзак в своих фразах,
и не такой уж симпатичный.
а ведь, Бог свидетель, я хотел жить правильно,
но, видно, ничего не выйдет.

незачем умирать,
есть более цивилизованные способы
успокоить совесть,
например, написать стих,
пусть даже плохой
(но и не настолько, как этот),
пожаловаться на тщетность бытия,
отправиться на шопинг, или по нужде, или в космос,
и ни в коем случае не отправляться к праотцам.
смерть в действительности очень асексуальна,
даже не знаю, кого сегодня можно ею соблазнить,
разве что какую-нибудь почтенную восковую даму
с атавистическими наклонностями,
ну а нормальные женщины и бровью не поведут
в ответ на подобное банальное поведение.

однажды во время поездки на автобусе № 61
женщина, бравшая себе билет, умерла.
вот так вот бессовестно взяла и умерла.
«какое бесстыдство», — подумал я,
и запасённая моими глазами кровь
излилась в зрачки
проявлением жалости и бессильной ярости.