Анар Азимов - Записки из Книги Лиц
Ненужные тайны (воспоминание #2)
Чернота проносится за окнами. Рассеянно скользящая по крашеному стеклу рука замирает так же рассеянно, мгновением позже к этому месту приникает ставший невидимым глаз. Рука, отвернутая чуть назад, складывается в довольно случайный кулак с неслучайно выставленным большим пальцем. Еще два подростка встают и подходят, их товарищ уступает им. Свой восторг они выражают тем же образом. Поезд замедляет ход и останавливается, внутри непрозрачной плоскости мрамора одновременно замедляет ход и останавливается еще одна пара светящихся фар, выдающая двойника.
Соседний эскалатор тоже везет наверх — мнимые гонки. Сверху, как небо из-за гребня горы, выползает косо освещенный белый полукруг потолка.
Темнота влетает в коротко освещенную перспективу и сразу же разрывается пополам, исчезая; вместе с ней вниз убегают рельсы — туннель. Представляется довольно легко. Но машинист всегда почему-то захлопывает за собой дверь с закрашенным стеклом.
Без названия
Мы встретились.
Прожили жизнь,
Счастливую долгую жизнь,
И умерли вместе,
Не пережив ни на секунду друг друга.
Уместилось в четыре навстречу шага
Мгновенными фото
То будущее, что
Никогда не случится,
Что умерло,
Прежде чем нас, незнакомых,
разошло
Оживление улицы.
Воспоминание без номера
Распахнутая дверь квартиры напротив открыла чужую жизнь, прежние, счастливые часы которой год за годом протекали рядом незамеченные. Несколько ничейных метров оказались магической преградой. Все виделось, как за хорошо протертым стеклом. Брат перешел площадку и тоже оказался — там, смешавшись со множеством людей, молчаливо толпившихся в коридоре и в большой комнате на заднем плане. Колеблющиеся просветы являли фрагменты светлых обоев, чей-то портрет в тяжелой раме, тарелку на столе, одним краем попавшем в совмещение двух открытых дверей. Потом перспективу заслонил чей-то розовый плащ. Впереди стояли жена и дочь, одинаково схватившись за головы в молчаливом предвестии плача.
…Бытия
Восход опрокинул в воду гигантскую башню на том берегу. Змейкой скользит по воде. Тонет, не погружаясь. Невыносимая легкость.
Не…
Иногда возникает ощущение ладности всего окружающего. Ощущение столь сильное, что невозможность выразить его словами — мучительна. Так славно — и странно — пригнаны все детали, улицы, дома, деревья, люди, облака в небе, — и движение твоего тела. Тела?
Ностальжи
Я пришел от замедленно, но неотвратимо падающего в темноту моря, по сумеречно-странной белизне песка. На веранде уже включили пока еще близорукий свет, и словно вырезан так и не увиденный мною дневной кусок пленки. Сверчки. Шезлонг. Скоро сентябрь, и это неприятно. … Уже совсем темно. Незастекленная рама окна помещает в другое измерение серебреный электричеством сад, и кажется невозможным протянуть руку и коснуться листвы.
…Но как поймать, удержать ощущение, мимолетно прошелестевшее дуновением прошлого? Все перестроено, невидимы стены — а вот здесь я сидел, а здесь уже были соседи, или я ошибаюсь?
Шоу Трумана
Муха проползла с обратной стороны экрана и, вдруг словно сорвавшись в положенную набок пропасть, пролетела мимо правого уха диктора и исчезла в глубине студии, огромные пространства которой непонятным образом уместились в корпусе телевизора. А еще она могла вылететь в открытое окно, за которым мир, бесконечно умножающаяся толпа, все больше и больше теснился в изнанке прочнейших пластмассовых стен, скрытых обивкой небесного цвета.
Светицховели
Крест деревянный и старый
В два человеческих роста
Улететь в продолженье себя
Прорубленное в стене
Много веков назад
Светящееся небом
(Есть ли нимб у креста?)
Но руки мешают молящихся,
И пламя невидимо,
Жадно дряхлое дерево
Гложет
Хаос наплыва (камерное впечатление №№)
Наплыв приближает взгляд, сначала медленно, потом быстро, и только что далекий дом останавливается внезапно, как вкопанный, в нескольких шагах от тебя, и ты видишь, не слыша, шелест тополиной листвы. Наплыв приближает взгляд, но рождает хаос — влетевший откуда-то голубь уводит твое внимание, и уже не найти дорогу назад, и обрывки домов и неба дергаются то вправо, то влево, норовя выпасть из объектива, как фото из рамки. Внезапно начавшееся море заливает последнюю надежду, ты дальнозорко отодвигаешь картинку — онемевшие дома и деревья, сбежавшись, замирают, как делегаты съезда, все на одно лицо, сейчас вылетит птичка.
Все же есть в этом хаосе — неожиданно открывшиеся промежутки, хитрости рельефа, одинокие утренние прохожие.
Переезд
Мебель сложена в кузов,
небрежно накрытый брезентом,
На сонных узорах
несет в неизвестность
Светлое утро
Из спальни,
Теперь опустевшей.
Скорость падения взгляда
Мокрая крыша. Забыли снять белье; ребенок подставил руки, открылиокно-закрылиокнорешеткаржавеет-А вот и я. Хочешь под зонт?
Обыкновенная пятиэтажка.
Театр
Зал погрузился в темноту с быстрой плавностью, освещенная глубина сцены потянула в себя. Вышли люди, забегали, гулко топая, заговорили громкими голосами. Прожекторы ловили их лица, невольно сощуренные глаза. В пустом фойе по-прежнему ярко светили люстры, зеркала отражали блестящий паркет и друг друга. Двери в зал были плотно закрыты.
Скульптура скрипача
Ночь. Улица пуста. Стоит в круге, выложенном светлым камнем. Какую нечистую силу надеется отпугнуть, бесконечно играя свои «пять минут тишины»?
Ресторан на пляже
Море катило волны, превращалось в белую колонну, опять катило и опять превращалось, и еще раз катило и превращалось.
Молчание
Комната совсем небольшая; узкую свою полость протянула к окну. Две створки — почти в половину стены. Дневной свет — он как-то особенно бел — наполняет комнату сквозь полупрозрачное кружево занавесей. Дверь прямо напротив окна; по матовому стеклу пробежала довольно заметная трещина. На паркетном полу, слева направо — многолетнее черное полукружье. Навстречу раскрывает свои глубокие недра полированный платяной шкаф. Но теперь он закрыт — равно как и стоящий к нему впритык шкаф с посудой. И дверь с матовым стеклом. Диван, два больших кресла, телевизор и низенький столик занимают почти все оставшееся пространство. Позади дивана, ярким пятном на фоне светлых обоев — зеленая портьера, которая, должно быть, ведет в другую комнату. Тихо, совсем тихо; с улицы изредка и глухо доносится шум машин. Методично тикают часы — маленький будильник на столике, рядом с телефоном. Первый этаж: за окном послышались веселые голоса, смех. Вдруг что-то с громким шорохом протащило по занавеси — сокрытые углы твердо проступили в комнату: случайный порыв ветра — они отнюдь не случайны в этом городе — распахнул оказавшуюся незапертой форточку. Не громкий городской шум — ровный, еле заметный гул вошел в комнату. Те же веселые голоса, вне всякой преграды, зазвучали совсем ясно — но все же они словно вязнут в чем-то мягком. А машин нет больше. Тяжелая зеленая ткань каким-то чудом держится на двух гвоздях. В комнате заметно посвежело. Уже вечер. Все предметы затихли в сонной, безразличной к ним темноте. Стало совсем холодно. Отсюда, из темноты, небо кажется еще светло-синим. Синий, белый, желтый цвета. Белый снег, желтые пятна окон в соседних домах. В темноте коротко, один раз звякнул телефон. И вновь стало тихо. Вот остановились часы.
Новогоднее
Дед Мороз, увешанный кучей
своих альтер эго — святых из пластмассы.
Клаустрофобичен торговец
вразнос. Иначе бы стал
начальником ЗАГС —
сидячим коллегой
по мене судьбы на желанья
Все ушли
Четыре фонаря, освещавших причал, четыре луны, мерцавших в воде, погасли одна за другой. На прощание вспыхнула и погасла пятая: собираясь домой, фотограф случайно нажал на спуск.
Урок физики
Проезжая, он, сам того не желая, окликнул ее — она обернулась, и этот поворот на шпильках казался замедленным, потому что удалялась она гораздо быстрее, или, вернее, он удалялся, а впрочем, какая разница…
Ночь, улица, фонарь, ветер
Пустынно. Ровна в безветрие, колышется бледность стены.
Урок физики#2
