Анар Азимов - Записки из Книги Лиц
Ветерок
Солнце, трепетание света и тени в листве — оттенки зеленого. Облака — перины для пери.
Морфология
У-лица: наплыв лиц, полифония разговорных обрывков — или нет, настройка инструментов в оркестре.
Прохожу
Прохожу мимо улиц, деревьев, людей, автомобилей и станций метро,
ресторанов, кафе, забегаловок с гордым названьем «бистро»,
библиотек и музеев, театров и дома свиданий, а может, культуры,
по асфальту и каменной плитке, под небом то ясным, то хмурым,
прохожу, но никуда и никак не приду. Потому что боюсь задержаться
и ритм шага утратить. Я иду, и мне до конца суждено отражаться
незамеченным фото на дне чьих-то глаз. В свой черед отражаю
другие чужие глаза. Но момента нажатия кнопки я часто не знаю.
Зум, обратно и еще дальше
Красная занавеска. Красная прозрачная занавеска. Красная прозрачная занавеска с пятном. Воробей сел на ветку. Улетел. Красная прозрачная занавеска с пятном. Красная прозрачная занавеска. Красная занавеска. Краешек настенных часов перед входом в комнату.
Без дождя
Стекает вода —
забывчивый сторож
хочет исправить оплошность,
торопливо стирая могильную пыль.
Из-под роз,
в мокрый блеск черноты,
мимолетно рисующий контуры
мраморных рек и озер,
проступают ветви деревьев,
склонившихся — впрочем,
прерву сантименты.
Хочу лишь сказать,
Что красные были цветы.
Оптическое
Холмы на одной стороне бухты, фабрика на другом — неподвижная картина вдруг распадалась на море, холмы и фабрику, и казалось, что можно протянуть руку и потрогать склоны, зачерпнуть пол-моря, подергать за дымящуюся трубу — а потом все снова соединялось в один ландшафт, и снова распадалось, и снова соединялось, исновараспадалосьисновасоединялосьисно…
Литературный вечер
Три или четыре обитые тканью ступени тихо уводят за невидимую грань. Мелькая красным, зал отступает, вздымается валом райка. Взгляд, брошенный на себя, дробится сотнями взглядов оттуда, превращаясь в ничто. Люди, брошенные на берег сцены, ощущают друг друга и слушают гул по ту сторону яркого света. Оттого странно мягок нечанный шелест страниц, вдруг раздавшийся за спиной.
В нераскрытой еще темноте рядами слепо и глухо уткнулись друг в друга знаки, оттиснутые черным на белом.
Огни большого города, или pastelьная ночь
Черным подвижным оскалом смеется луна. Ей вторят обведенные красным дырки фонарей, сотни дырок, разбросанных по молочно-белому полю, прячущему темноту.
Далеко внизу
Кусочки листвы и асфальта пазлами аккуратно прилажены друг к другу.
Спасет мир
Неподвижны на небе, подвижны, качаясь на тростинках в руках продавца. Колышущееся фосфорное мерцание множества игрушечных звезд, густо населивших кусочек темноты.
Переоценка ценностей
В обрамлении темных (колесо рулевое, спидометр, зеркало заднего вида, садитесь-вперед-я-сойду-на-углу, а водитель не в кадре) два ярких пятна — две не-ели светящихся. провода вдоль ветвей, и лампочки вместо листвы — как ни странно, красиво.
Видишь: память, набрав впечатлений за новогодний фуршет красно-желтых, уже отказалась от фотографической четкости, провозгласив революцию цвета, надеясь еще протянуть за счет больших и больших абстракций — до новых праздников. Но не так уж и поздно проглотит эволюцию флоры отнюдь не космический — супрематический черный квадрат.
Положение вещей
Бледно-голубые клеечатые горбы искривили квадраты с цветами о восьми лепестках.
Темно-синий колпак от ручки, столовая ложка с каплями масла, банка из-под сахарного песка, зеленая чашка, металлический чайник, красный дезодорант — нанесли свои случайные и преходящие тени на строгий рисунок.
Колпак, повернутый боком, показывает краешек черного туннеля. Ложка, сделав мостик, открывает то, что под ней. Белая сыпь прилипла к стеклянным стенкам в малом воздушном пространстве с глухим притертым небом. Тень банки сползает в невидимую пропасть и взбирается вверх по-другому, совершенно отвесному склону: стол неплотно придвинут к стене.
Пара круглых дырочек и винт посреди круга розетки; дно и верх чашки окрасили в малиновый цвет совмещение двух кругов. Лепесток сморщен на носике, смотрящем в угол. Облупленной на две стороны полосой угол поднимается вверх, расходясь по потолку. Желтое волнистое колыхание, спускаясь, касается бледно-голубых квадратов, скрывает холодный, черный, бездонный прямоугольник окна.
В красном блестящем цилиндре кисть руки с зажатой в ней ручкой возникает из небытия медленными толчками, сталкивается с 1,5 буквами английского слова и, возносясь куда-то, исчезает почти мгновенно. Белый, выпукло-искривленный конус листа заползает под слепую пластмассу высокой крышки.
Клеенчатые горбы скрывают старые детские каракули на неровном дереве. Если надавить ладонью, горбы поднимутся в других местах.
Возвращение
Ко мне пришли друзья, сказал старик.
В подсобке тесной
арбуза жухлость,
сыр ломтиком
и чай в стаканчиках пузатых,
трик-трак, крик-кляк, шеш-беш и шеш-гоша
— но нет, Баку слезам не верит,
хоть полный тасс
уполномочен заявить
товар воспоминаний,
и хоть деньги
метельщик все потратил
на сыр, арбуз и мягкий хлеб,
печальной нежности улыбка.
Все так, или почти,
как много лет назад:
сыр с мягким хлебом
жуя, отхлебывая чай,
(почти, какой арбуз зимой?)
приятели из класса
бросали зары,
забыв хозяина.
«Не плачь», утешит мать потом,
когда уйдут.
……
Нет-нет, ко мне пришли друзья, сказал старик.
На закате, рапидом
Пламя пронеслось по окнам домов на той стороне бухты.
До
Эстакада шаг за шагом увела в странную тишину моря на фоне шумного города, к мизансцене трех целующихся пар, внезапно — вместе с громадой воды — открывшейся за ржавым остовом брошенного кафе.
Возвращение вторично разрезало полусферу бухты. Ветер развернул к берегу веер фонтана, выткав зыбкую телебашню из вертикальных водяных нитей, чье медленно-мерное движение напомнило — неожиданное развитие темы — помехи на экране. Подгоняемая шагами, башня показалась из-за воды, теперь похожей на — еще одно превращение — кальку в фотоальбоме. Очертания размыты, смягчены солнечным светом. А справа — пасмурно-четкие контуры и цвета домов. Хрупкая и недолгая прихоть облачного заката.
Огни на том берегу
Длинные, тонкие ножки дрожат глянцевым светом, с непостижимой одновременностью стелясь по поверхности и уходя вниз, в черную пустоту воды.
Новогодний салют
Гигантский цветок, мимолетно раскрывший бутон в черном небе,
Посмотри: вот еще, на излете рожденный, на вздохе последнем
Репетиция жизни ровно за год до другой репетиции жизни —
Репетиция смерти, репетиция смерти…
Дом отдыха. ночь
Черный провал глухо шумящего моря. Смутно-белый окрас потухшего фонаря.
Сдвоенный сноп желтого света с глухим моторным шумом скользнул по зависшей над землей шеренге черных окон; захватил кусочек глухой стены с красной урной и зеленой скамейкой. Чуть погодя из невидимой перспективы что-то стукнуло и протяжно заскрипело.
На зеленой скамейке кто-то забыл полотенце. Где-то распахнулось и почему-то снова закрылось окно. Обрывок разговора коротким аккордом. И вновь тишина. Два недостроенных домика пялят друг на друга пустые глазницы.
Театр-2
В центре потолка были подвешены качели. Под качелями из ковра с толстым ворсом вылезал мальчик в майке без рукавов. Обнаженная женщина в дальнем углу сидела перед зеркалом, поджав ноги. Качели слегка дрожали: с них слезли только что. В другом углу зала человек с алебастровым криком на лице вырывался из объятий змеи.
Из угла в угол быстро ходили три живые женщины — то одна, то другая что-то говоря громко и взволнованно, иногда не говоря ничего. Остальные за ними, скрипя паркетом.
Спустя какое-то время после того, как все разошлись, качели, наконец, замерли. Сдвинутые с места нечаянным толчком чьей-то вялой ноги, но с прежним застывшим упорством все еще тянулись вверх плечи, и голова, и восторженная почему-то улыбка из неизвестного легкого материала.
