Владимир Галат - Запах берёзовых почек

Моя надежда за сплошным туманом,
в каких краях, не ведает никто.
А я за серебристым караваном
печальных звёзд, в потрёпанном пальто.

Устал любить и ждать, забыты крылья
на старом чердаке былых утех.
А тех, что словом неизвестным крыли —
прощаю вновь и вспоминаю всех.

Облака в синеве над рекою
невесомо плывут и плывут.
То уносят меня за собою,
то, жалея, обратно вернут.

Стаи птиц – хлопотливые искры —
рассыпаются вдоль берегов.
А за тихой водой серебристой —
изумрудная зелень лугов.

Всё застыло в вечернем покое.
Ветер дунул, вздохнул и исчез.
И неслышно земное, простое
очарованно льется с небес.

Люди скользили послушно…
звуки летели в мембраны…
Падало слово радушно,
были глаза твои странны.

Знаешь, мы быстро расстались.
Не целовались прилежно…
Таял изгиб твоей талии
за поворотом небрежно.

Если б тебе оглянуться —
слабо надежда мерцала.
Рвутся все ниточки, рвутся!
Как же всего было мало!..

Редкие прикосновенья
тела, души… через слёзы.
Остановить бы мгновенье
странной, изменчивой прозы!

…А на крыло самолёта
ангел спустился небесный.
Были с тобой мы в полёте,
а на земле… неизвестно…

Вот и подёрнулся дымкой судьбы
моей юности город.
Был или не был – пожалуй, теперь
и не вспомнить.
Давних дорог животворных тепло
превращается в холод,
и отогреть себя прошлым
уже нелегко мне.

Смутные тени былого мелькают
неясно, тревожно.
Боль пережитого в сердце
аккордом минорным…
но невозможно забыть навсегда,
невозможно —
горечь любви моей первой,
печальной и вздорной…

Собираю следы с площадей, побережий,
колесница промчится – услышу, увижу.
помогают как могут: морской ветер свежий,
и порфир мостовых, и предместья Парижа.

…Пробегутся по струнам Эоловой арфы:
тихий звук одинокий дрожит в поднебесье.
Символ вечности древний Омеги и Альфы
просверкает во мраке, исчезнет, воскреснет.

На бушприте корсары – джентльмены удачи,
переменчивых судеб листается книга!..
Ждут шуты, короли, между смехом и плачем,
обособленным гостем монашек-расстрига.

А что есть жизнь: дыханье моря,
пустыни снежной миражи?…
Пушинки счастья в гребне горя,
пустая вера в створках лжи?…

Тропинка в горы серебрится,
родник студёный в облаках,
знакомый свист незримой птицы,
любовь и звёзды на руках.

Как много рядом звёздной пыли,
исчезнуть можно без следа…
А мы всегда, наверно, были,
забыли просто – где, когда…

Идут рассветы и закаты,
за ними море из фольги.
Мы золотой судьбы солдаты —
в кирзовой дымке сапоги.

Скалы, синее небо и море под криками чаек.
Белый парус навстречу летит исполинским пером.
Дух мятежный лишь тучи неслышный забег омрачает,
и дельфинов привет над волною – живым серебром.

Мы на берег приходим и ждём от судьбы диалога.
И когда перетянуты мысли тугой бечевой,
то по лунной дорожке уходят печаль и тревога.
Только ласковый ветер, и больше уже ничего.

Я сижу и молчу, сторожу на песке шум прибоя.
Капли звонко упали, рассыпали ноты дождя.
Есть у моря великое свойство – безумство покоя,
я хочу досмотреть, помолчать, не уйти, уходя…

Молнии проворно раскроили четверть неба,
гром бабахнул так, что сам себя уже не слышал.
Ливень налетел безумный, градом сыпал, снегом,
ветер рвал на части зазевавшуюся крышу.

Вопли непритворные привычно все издали,
птицы подхватили, даже листья на деревьях.
Облик необычный обретает контур зданий,
всё перевернулось, как в размытых акварелях.

Тихо стало… серый день в лучистый превращался.
Вышел человек весёлый к синему раздолью,
бегал и, счастливый, он и плакал, и смеялся,
мокрую одежду отжимал, да вместе с болью.

Как я начищу прохоря[1]
на 23-е февраля,
и – по асфальту, и по снегу, и по лужам!..
И я пойму, что жил не зря, что уберёг я прохоря
в картонном ящике от самой дикой стужи!

Я приберёг-то и себя
на славный праздник февраля!..
Служил ракетчиком – с тех пор и молодею!
Хоть окислитель[2], янтаря
темнее, нюхал, видно, зря:
теперь уж, сорок с лишком лет, вовсю балдею!

Да что – янтарь и прохоря,
пожил довольно – говорят,
смотри, не примут там тебя, бери пониже!
Так это можно втихаря
ещё чуток?… Ведь снегиря
который год хочу увидеть… и не вижу!..

Ещё б хотелось, несмотря
на то, что гибну я зазря,
принять на грудь, да что там сто, волну морскую!
И там – как лист календаря…
но чтобы рядом – прохоря!
И важно знать, что я не зря… не зря рискую!..

О ПУТНИК,
ЧТО
С ТВОЕЙ СУДЬБОЙ?…
УСЛЫШЬ
ЧУЖОГО СЕРДЦА
СТУК!
УЖЕЛЬ
НЕ ВЛАСТЕН
НАД СОБОЙ?…
…тук-тук.

На холмах полевые цветы,
грозы с росами!..
И повисла Луна, красоты
абрикосовой!..

А внизу – в изумрудах река
с аметистами!..
И плывут по воде облака
золотистые!..

Улетает туман к небесам —
белой конницей!..
И слышны далеко голоса
за околицей…

За холмами ликует рассвет —
перламутровый!..
И роняют раздумья комет
что-то мудрое…

…Вспоминаю размах синевы,
ветры юности…
Тонкий запах цветов полевых
на краю… настиг.

Чёрный янтарь в белой Паланге,
Рижский бальзам и вино…
чёрные лебеди плавали…
как это было давно!

Звуки органа из Домского
в воздухе так и висят…
Чёрного моря, Азовского
чайки всё помнят… кричат.

А за туманом на просини —
снежный Эльбрус – миражом.
Юности звёздные россыпи —
смех, алыча и боржом.

Яркие воспоминания —
их не забыть никогда…
веточки очарования
тихо… уносит… вода…

Ещё не знал рассвет причины
себя явить, но спал тревожно.
А над морской лихой пучиной
скользили люди осторожно!

Под ними – яхта, взоры в небо.
Звенит неслышно цепь желаний.
Мечта водою рыщет слепо,
вздымает волны – смерч скитаний!

Они – из адовых стремлений,
кладоискатели простые.
Они – гонители сомнений!
Глаза живые, озорные!..

Их ждёт удача – есть надежда!
Им звёзды след укажут точно.
Да будет воля их безбрежна!
Да будет дружба непорочна!

…И яхта птицей серебристой
на виражи ушла крутые…
А за волной бесшумно, быстро
летели рыбы золотые!..

Я не брался за нож, автомат на плече
не носил и, наверно, не буду…
И чужие стихи не бросал в СВЧ,
не давал на съеденье верблюду.

…Не попросят автограф леса, небеса,
рукоплещут другому из ложи.
Я, увы, не герой, хоть в свои чудеса
верю свято, чем явно встревожен.

А перо… что перо? И бумаги листок?
Терпят боль мою, радость и почерк.
А хотелось бы, чтоб иногда между строк —
тонкий запах берёзовых почек…

В старом парке аллеи заросшие
потревожены шумом шагов.
На скамейке истёртой, заброшенной —
светлым призраком томик стихов.

Вековые деревья могучие
свой усталый потупили взгляд.
Тайны древние, ясные, жгучие
по ветвям еле слышно скользят.

На вечернем предсонье зелёная
одинокая птица поёт…
Тень мелькает меж красными клёнами,
гость из Прошлого тихо идёт…

Нежные звуки,
рвущие,
облаком грусти
висли.
Люди терялись,
ждущие,
путали речь
и мысли.

Да, уже всё
потеряно,
плети везде,
не руки.
К небу летят
уверенно
чудные эти
звуки.

Кажется, крылья
выросли,
глупо уже —
руками.
Кто не смог звуков
вынести,
те превращались
в камень.

Плакали
в ожидании,
кто был железа
твёрже.
Птицы на крыше
Здания
тоже страдали,
тоже…

Вдруг всё повисло
клочьями,
птицы вернулись
в гнёзда.
Падал скрипач
на площади —
скрипка летела
к звёздам.