Ольга Афраймович - Терновый куст

В рыке рыси раненой
Нет нытья — житья осколок:
Быть тебе украденной,
Дольний твой недолог

Путь — вокруг да около,
Пуще майся — пообтешут,
Уж тебя потрогают,
Уж тебя почешут,

По рукам, да по глазам
Прутья хлестче, да с оттяжкой,
По следам — по полосам
Не тебя, бродяжку,

Прочитают голосом
Светлым, будто и нездешним…
Что ж, кудрявым волосом,
Жалобой потешной

Умилила — досыта?
Рыка моего не слышно!
Пропадет ведь пропадом
Мой осколок лишний.

Живая — открытая рана,
Живая — измученный бес,
Глядящий отчаянно-странно
Из тела, бескровного, бестелесного даже, немого,
Беспомощного, все в обрез
Дано. Но живого, живого!
Как мой кровоточащий бес.
Живая — без сна и молитвы,
Живая — за шаг до любви,
Как будто грядущие битвы
Знакомы до боли — зови:
Я нежностью все затопила,
Я ровня, я злая оса
Твоей ностальгии, я сила… Ж
ивая — за шаг до конца.

Так осторожна, чтоб самой
До времени не пробудиться
Не прикоснусь живой рукой:
Сорваться — только опалиться.
Так терпелива, чтоб самой
До времени не закружиться
Еще не грежу высотой:
Сорваться — только расшибиться.

Так иронична, чтоб самим
Терпением не возгордиться
Томлюсь над родником сухим:
Сорваться — только утолиться.
Так невесома, чтобы мной,
Нелегковесной, не прельститься
Мне узелок нести одной:
Сорваться — только разлучиться.

Случайные, нелепые слова
Лепечутся вошедшими в немилость:
Топор. Приговоренной, голова
Должна была скатиться.
И скатилась. Но я-то до сих пор еще жива?
Предсказанное впрок — осуществилось
А я-то до сих пор еще жива!
Так дышится теперь, как отжила
Та женщина, терзаемая мною
Печальна, беззащитна и мила… —
Земная ты, и я тебя не стою
Твой взгляд уже теряют зеркала,
А я не пожалею, не прикрою
Кусками ткани мертвого стекла.
Лукавить не посмею — не со зла
Не прячу — потому, что замечаю,
Что снова разбиваюсь пополам,
И в новом отраженьи оживает
Бесстрашна, горделива и светла
Другая. Я почти ее не знаю,
И в новом отражении — светла.

Лица не помню: разные черты,
Как близишься, на свете проступают.
Я вижу новый сон — в беспамятстве, как ты,
И каждый предыдущий забываю.

Избавленной от прошлого вполне
Мерещится при соприкосновеньи:
Две тени в пустоте, в дорожном полусне
Нездешнее бездомное мгновенье.

Тогда иду, не ведая пути,
Попутчика в лицо не узнавая,
И новые слова хочу произнести,
Но каждое до времени растает.

Напомнишь ли: предчувствием беды
Еще вчера мне виделось сближенье?
Но ты забыл мои вчерашние черты,
Насмешливостью пряча удивленье.

Из сна в другой — а снится, что проснулся,
Запутались волокна тонкой пряжи,
Забылся, заблудился, не вернулся
Твой ангел ничего тебе не скажет.

Урывки сна — растерзанные клочья,
Бессонница: на лбу и пальцах сажа…
Ты можешь спать спокойно этой ночью
Твой ангел ничего тебе не скажет.

Держите чутко ушки на макушке:
Такие откровения — не лажа,
Храните просветленных под подушкой…
Но ангел ничего тебе не скажет.

Тлели угли: последним
Ожидала я утро
Я, покорная ветру,
Разбросавшему кудри,

Быть блаженной до стона
В предвкушении смерти
Почитала и знала,
Что хожу не по тверди,

Что моя оболочка
Так бессмысленно вскрыта
В неприкрытые щели
Не грешно, не сердито

Свищет мглистый мой ветер
Он погубит беззлобно
Тело слабой улитки,
Оголенной, ознобной.

Это будет не больно
Все давно отболело,
Я просила у ветра,
Чтоб меня пожалели,

Чтоб задули последний
Уголек оголтелый,
Я играла, шутила
И его проглядела,

И во сне прошептала:
Этот — будет последним,
А последнее утро
Будет трепетно-летним,

И во сне проходила
По знакомой дороге
Всем чужая, хмельная:
Ты, прохожий, не трогай,

Я тебе не попутчик,
Не судья и не благо,
Хорошо, что ненужной
Догорела бумага…

Он пришел, ураганный
Я смеялась и пела
(Уголечек последний,
Как же я проглядела?)

Он пришел, ураганный
Я навстречу, дурная,
Растопырила руки:
Так, от края до края,

Весь ли мною впитался?
Или вынул из тела…
Чтоб со мной он ни сделал,
Знаю только — летела.

Я летела, летела!
Как сладки сновиденья,
Если, жалости чуждой,
Не страшиться паденья,

Я себя не жалела
Невеликое дело
От такого разбиться,
И летела, летела.

До печенок родное
Упоение ветром
Я вдыхаю и слышу:
Так волнуются недра

Пробужденных вулканов,
Нет сквознячного страха!
Из последнего пепла
С небывалым размахом

Скоро вырвется пламя,
Так покорное ветру,
Разбросавшему кудри,
Что, на жалость не щедрый,

Раздувает последний
Уголек. Засыпая,
Я его проглядела.
И проснулась — живая.

Вне удивленья и вне ожиданья событий
Жизнь ли? —
О Небо, терпенью не будет конца!
Связаны руки.
А я покоряюсь —
Ведите,
Но, умоляю,
Снимите повязку с лица.

Я верую: прекрасно мирозданье,
В котором место есть такой рабе,
Что предпочтет смиреннейшей мольбе
Нелепое подчас негодованье.

Сосуд, пустышка, кукла — как невинно,
Не плакавши от битого стекла,
Я требую, чтоб кровью истекла
В трагедии высокой героиня.

Чем громче каюсь, тем строптивей ропот
Гордыни — возвеличивая роль,
С готовностью приму любую боль…
Но истекаю — клюквенным сиропом.

Если бы снегом до крыши мой дом занесло
Ждать бы тогда у окна, торжествуя поминки:
Исчезновение старой до зуда картинки,
Исчезновение мира за мутным стеклом…
Размыкается круг — жаль, что не навсегда,
Разрушается мир — жаль, что не без следа,
А за ним, как ни тщусь, пустота.

О распахни, о помилуй, дорога длинна
Снова искать оправдания собственной тени?
Не пожалею уставшую от пробуждений
Вечную девочку возле слепого окна:
Лишь добавить огня, и притворства чуть-чуть,
Бить себя по рукам и клевать себе грудь,
А зачем это было — забудь.

Сколько отдашь за грошовую эту войну,
Сколько закланий и жертв возвратится обратно?
Слух — это дар из даров, раз глуха — виновата:
Гордостью всей — непомерной, ненужной — тону.
Это горлом идет исторгаемый яд,
Это тают снега, это близится март,
Слышишь — громче и громче — набат…

Это не страх, это — стыд за потерянный зов,
Жалкая смерть в ожиданьи инструкции свыше,
Чтоб, научившись молчать, наконец-то услышать
Собственный голос — тишайший из всех голосов…