Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Для песен смуглой у шатра
я с фонарем не обернулся.
Фатима, жди — спадет чадра
у черной радуги бурнуса.

В чье сердце рай, Селим, вселим?
Где солнце — сон? И степи сини?
Где сонмом ангелов висим
на перезрелом апельсине?

Где сок точили?
        На углу…
Как подойти к луне?
        С поклоном…
Горам — Корен
        Как Иль-ля-У,
мой берег желт,
        он — за Ливаном.

Багдад!
            Корабль!!
                           Шелка!!!
                                       Любовь!!!
О, бедуин, беда и пена!
И морда взмылена его,
и пеньем вскинуты колена.

О, над зурной виси, Гафиз,
концы зазубрин струн развеяв,
речей
            ручей,
                       в зурну
                                   катись
и лезвий
               речь
                         точи
                                  быстрее…

Но как
              взлетит
                          на минарет
фонарь
            как брошенный
                                      окурок…
С огнем восстанья и ракет
подкрался рослый младотурок.

Но в тьму ночную — не спеша…
Такая мгла!
                     За полумесяц
отряд ведет Кемаль-паша,
штыками вострыми развесясь.

И что же, ты оторопел?
Нет!
          Видно, струн не перебросить,
покуда
            в горле
                      Дарданелл
торчит
           английский
                               броненосец.

Были ива да Иван,
         древа, люди.
Были выше — дерева,
         люди — люты.

Упирались в бел туман
         поднебесный
деревянные дома,
         церкви, кнесы…

За кремлевскою стеной
         Грозный топал,
головою костяной
         бился об пол.

Звал, шатая бородой: —
          Эй, Малюта!
Помолися за убой,
         смерть-малюток.

Под кремлевскою стеной
         скрипы, сани,
деготь крут берестяной
         варят сами.

Плачет в избяном чаду
         молодуха,
будто в свадебном меду —
         мало духа.

И под ребрами саней
         плачет полоз,
что опричнины пьяней
         хриплый голос.

Бирюками полон бор,
         площадь — людом.
По потылице топор
         хлещет люто.

Баба на ухо туга,
         крутобока.
И храпят, храпят снега,
         спят глубоко.

Были ива да Иван,
         были — вышли.
Стали ниже дерева,
         избы — выше!

А на пахотах земли
         стало вдвое.
То столетья полегли
         перегноем.

С песнею гуляю
         от Москвы до Баку́,
сумочку ременную
         ношу на боку.

Старую ли песню
         по-новому петь?
Новую ли песню
         струне одолеть?

«Ехал на ярмарку
         ухарь купец,
ухарь купец,
         молодой удалец…»

Ехали купцы
         да из Астрахани,
водкой с икоркой
         позавтракали…

Чайники фаянсовые,
         рокоты кобзы.
Рубахи распоясывая,
         сели купцы.

Грай-играй, машина!
         Савва, гогочи!
Мы-ста купецкие,
         мы-ста богачи!..

— Руб с полтиной, никак не меньше,
Панфил Парамоныч, да как же можно?..

Ярмарка, ярмарка,
         шаляпинский бас,
ярмарка-боярынька,
         полный лабаз!

Фатит смекалки
         да хитрости —
обмерить, обвесить
         да вытрясти.

Гармозы яровчатые
         душу веселят,
мужики сноровчатые
         пишут векселя.

Водка Ерофеича
         споласкивает рот,
купец не робеючи
         векселя берет…

Город неприветливый,
         жесткий хлеб,
Александра Третьего
         черный герб.

Сброшен он, грудастый, —
         не разыскивай
того государства
         Российского!..

Новые легли
         перед ним рубежи,
новая песня,
         звени, не дребезжи.

В халатах, тюбетейках
         приехал Восток,
дело — не потеха,
         здравствуй, Мосторг!

Мертвые Морозовы
         сюда не придут,
а Продасиликат
         и Хлебопродукт.

Не ради наживы
         да ко́рысти,
а ради —
                  стране
чтоб легко расти!

Сеялки, веялки,
         плуги, лемеха,
у баяна тульского
          тугие меха.

Тракторная музыка,
         ах, как хороша,
у завода русского
         чудо-душа!

Песня моя,
         как расписка твоя,
лети, зазвеня
         да посвистывая.

Старое, темное
         сотри в порошок,
стало чтоб легко нам
         да жить
                     хорошо!

Шлагбаум.
              Пост.
                     Санкт-Петербург.
— Ваше императорское величество,
лошади поданы! —
                          В ответ — бурк…
(С холопами болтать не приличествует!)
Лошадь на жар.
                         Пара шпор —
звяк!
           (Убрать подозрительного субъекта!)
Запахнута шинель.
                             Пара, шпарь
шибко
             по шири
                      Невского прошпекта!
Под конвоем
                      мраморных колоннад —
Российская империя.
                                      Суд.
                                                Сенат.
Эй, поберегись!
                           Шапки наперебой.
Едет августейший
                              городовой.
А что если спросит:
              —  Пропишан пашпо́рт?
Нет? В учашток! —
                             хлюпнет бородой.
Цокают копыта,
                          звякает пара шпор,
едет августейший
                              городовой.
Александр III
                        по Невскому цокал,
стражники с шашками
                                    вдоль и поперек.
И вдруг перед вокзалом
                                  лошадь на цоколь
встала,
            уперлась —
                           и ни шагу вперед.
Век ему стоять
                     и не сдвинуться с места, —
бронзовое сердце
                              жжет, говорят,
вывеска напротив
                            какого-то треста
и новое прозвище —
                                     Ленин-град.

Усатые,
         мундирные,
вращая
         крупы жирные,
въезжают
         уланы
в какой-нибудь
         Тамбов.
Глядят глаза
         лорнетные
на клапаны
         кларнетные,
и медный
         кишечник
вывалил
         тромбон.

Из-за кастрюль
         и чайников
медлительных
         начальников
кокарды
         кухарки
увидят
         с этажей.
У булочных,
         у будочек
закинут
         нити удочек, —
письмовник
         и сонник
прочитаны
         уже.

«В кофточке
         оранжевой
я приду
         на ра́ндевой,
с бравым
         уланом
пойду
         на променад.
Ты меня
         лишь вызови, —
выйду,
         стану визави,
но так,
         чтоб хозяйка
не взнала
         про меня».

И скинет
         белый фартучек,
на стенке
         веер карточек,
и пудра
         «Леда» —
на шкафчике
         ночном.
Он снимет шашку
         вескую,
окошко —
         занавескою…
Мы же
         песню
новую
         начнем!

Гремят возы
         обозные,
проходят
         шапки звездные,
и топот
         копытный
трогает
         панель.
Идем
         с тугими нервами,
работой
         и маневрами
покажем,
         покажем
защитную
         шинель.

Не с шашнями,
         а с шашками,
с потными
         рубашками
едем
         по этим
тамбовским
         мостовым.
Не вертимся
         пижонами
с чиновничьими
         женами, —
обходим
         дозоры
и на часах
         стоим.

Вымерли
         усатые,
позеленели
         статуи,
а степи
         качают
султанов
         ковыли.
Гордимся
         Первой Конною
и с выправкой
         спокойною
внимаем
         зарубежному
бряцанию
         вдали!..