Александр Цыганков - Ветер над берегом: Вторая книга стихов

Размытые дороги. Мелкий дождь

Уже неделю льёт неперестанно,

И августа редеющая дрожь

Шумит густой листвою покаянно.

Склонилось лето к прозе. И стихи,

Как водится в деревне в эту пору,

Полны тоски. И тёмные верхи

Всей тяжестью прикованы к Собору,

Как волны к кораблю. Огромный крест

Повис как якорь Господа в потоке

 Всё ниже грозовеющих небес.

Пейзаж непроходимый, но глубокий

В картине план. Библейский колорит

Из плотных, вязких пятен, как из теста.

И кажется, что дождик моросит

Для обобщенья времени и места.

Эта яркая осень всё та же,

Тот же лес на вершинах земли.

Одинокий прохожий в пейзаже

Оглянулся и замер вдали —

И увидел высокое небо,

Белый Храм с облаками в окне,

Словно сроду на Родине не был —

Всё гулял, как в чужой стороне,

И внезапно вдруг вспомнил о Боге

В тишине золотых осенин.

И ушёл по размытой дороге

Этот странный прохожий один.

Деревенька мерцала огнями,

Словно вслед говорила тайком:

Заблудившийся ангел над нами

Прошумел озорным ветерком…

Без флага, без цели и славы —

Один на Аркольском мосту —

Любимец Победы безглавой

Мечтами объял пустоту.

Не пропасть под ним, а канава.

Не звёзды над ним, а чердак.

И носится ветер лукавый,

И рвёт над безумцем колпак.

С красивой ведьмою, смеющейся игриво,

Глазастою сентябрьскою ночью

Лукавый разговор вести неторопливо

И в плащаницу кутаться паучью,

А утром разбирать, разглядывать подробно

Резной пейзаж в растительном багете,

Как сеть плетёт паук – легко и расторопно,

И кружится колдунья в бабьем лете.

И говорить о том с любым случайным встречным,

И лгать красиво всем, по новой моде,

О чарах колдовских, и путаною речью

Придумать что-то заговора вроде.

Проворным будь, паук! И звонче пой, колдунья!

Раз в дебрях сентября другому места нет.

Какая мгла кругом! И жаль, что не колдун я, —

Осеннюю луну не вижу на просвет…

Итак, не будем спать…

Горит луна в осенних листьях клёна,

И полночь тяжелеет от латуни.

Душа поёт – вполне определённо,

И мысли все как будто накануне

Чего-нибудь такого… Я не горец

И света по ночам не жгу напрасно —

Под лампой государственных бессонниц

Себя увидеть было бы ужасно.

И не пророки – только очевидцы,

Мы угадать грядущего не можем.

Прокуренные строчки на страницы

Ложатся, как мечты о невозможном.

В конце такого века плохо спится,

И надо быть и трезвым, и серьёзным —

Должно вот-вот великое свершиться:

Мошенничество будет грандиозным!

…тогда и наступили времена —

странствующих женщин и падших рыцарей.

Сад памяти бродячего поэта.

Художник, испытующий модели

Портретами, но всё-таки не это

Им грезится в саду в конце недели.

В ларьках дают шампанское в придачу

К изысканному гамбургскому хлебу.

И нищий, испытующий удачу,

Всё клонит ближе к долу, а не к небу.

И рядом с ним нескромный стихотворец

Торгует вдохновеньем беззаконно,

Красивых и взыскательных поклонниц

Испытывая тихо, но резонно.

И после утончённого катрена

Он извлекает зеркало из книги,

И девушки глядят попеременно

В самих себя и в чёрные квадриги.

И сад уже заполнен до предела

Героями, гетерами, рабами…

К художнику красавица присела,

Испытывая мастера ногами.

И он рисует голые колени

Карандашом проворным, словно бритва.

Какие-то ахейцы по Елене

Заводят страсти, значит, скоро битва.

Всё связано искусством светотени.

Подобраны и смешаны все краски.

Последний штрих – и вниз бегут ступени,

Но прочее не требует огласки.

Снова я здесь – над рекою.

Утки, как раньше, плывут.

Здесь – мы гуляли с тобою.

Были невинными – тут.

Но понесли ретивые!

Ты устоять не смогла.

Здесь я увидел впервые —

В чём тебя мать родила.

Посмотрим рисунки. Вот первый.

Звезда над ночным городком.

Мальчишка – влюблённый, наверно,

Стоит под высоким окном.

Он образы строит наивно.

И надо же! Верит и ждёт…

А в небе летит примитивно

Большой-пребольшой вертолёт.

А вот из другого шедевра.

Над городом ангел парит,

И доблестный рыцарь дон Педро

Под светлым окошком стоит.

Поёт до утра серенады.

И надо же! Верит и ждёт…

Покуда его из засады

Другой кавалер не убьёт.

За этой – другая картина.

Оранжевый падает лист.

Стоит под окошком детина —

Известный поэт-скандалист.

Он камень за пазухой держит…

И надо же! Верит и ждёт…

Стихи о разбитой надежде

В подарок любимой несёт.

Рисунок последний. Астральный.

Под лампой колеблется свет.

Стоят под дождём натуральным —

Мальчишка, дон Педро, поэт.

Не знаю – в котором столетье

И где проживает она,

Но счастливы олухи эти,

Пока не открыли окна.

Зима. Медведь в саду казённом,

Как будто комик цирковой,

Глядит на женщину влюблённо,

С последней, то есть, простотой.

И кто ему такое право

Давал – на женщину смотреть?!

Но лепит! Лепит снег лукавый

Скульптуру «Маша и медведь».

Молодой чернокнижник и бражник,

Так себе – у луны постоялец,

Он и с первыми держится важно

И на сильных кричит, оборванец.

Да и судит, гордец, понаслышке.

Не на крыльях летает, а в ступе.

И куда ни придёт – всюду лишний,

И своих же чурается, глупый.

Переделать его – записать бы!

Да по новой, по свежему грунту,

Снарядить и отправить на свадьбу —

Натравить на военную хунту…

Вот тогда бы герой, не гуляка,

Снизошёл до своей благоверной.

Долгожданным бы стал забияка.

И прильнула бы нежно, наверно.

Да не выйдет! Что ухарь, что ветер —

Фрагментарные пользуют страсти.

Оттого и один он на свете,

Что никак не уйдёт от напасти

Недослушанья лучшего или

Двойнику потаканья, что с роду

Пиночетит его, словно Чили,

И воротит у зеркала морду.

От холода чаю напиться

И в прошлое смело смотреть,

Где это мгновенье творится,

Чтоб здесь, просияв, отгореть.

И следом за этим огарком

В грядущем узнать, невзначай,

Обычный щелчок зажигалки

И круто заваренный чай.

Б. Пастернаку

Кричал суфлёр в немую сцену.

За рампой волновался зал.

И Гамлет, чувствуя измену,

Напрашивался на скандал.

И наконец, осилив робость,

Схватил пространство в монолог,

Века отбрасывая в пропасть…

Как будто промолчать не мог.

Вдруг станет близким всё, что дико

Тогда ревело на ветру.

Летели в ночь обрывки крика

И вспыхивали на яру.

И заслоняла нас держава,

Как небо, тучей грозовой,

Пока негромко Окуджава

Всё пел и пел про долгий бой…

Олегу Афанасьеву

Неясным впечатлением живу —

Как будто вижу берег в дымке синей,

И не пойму – во сне ли, наяву

Идут снега над городской пустыней.

И кажется – не снег летит, а прах

Сгоревших кораблей за облаками…

Как будто там – на этих облаках —

Сгорает всё, придуманное нами.

Проливала сургуч почтариха,

Как звезду на плечо генерала.

Не меня, а какого-то психа

Привечала судьба, пригревала.

Где ж теперь этот остров чадящий,

Утопающий в гуле и гвалте,

Что теперь я, как тот, настоящий,

Словно псих, всё рисую на карте?

В нём таился секрет непростой,

И любое посконное рыло

Отражалось – и блеск золотой

Расплывался по харе блудливо.

И любой нечестивец до слёз

Хохотал от такой позолоты.

Жаль, что кто-то в кармане унёс

Это зеркальце дивной работы.

Не отставной майор, не юнкер Шмидт,

А так себе – без должности, но служит.

Порою, он по-птичьи говорит,

Порою брань ответную заслужит.

Не Тёркин из газет, не книжный Швейк

С весёлою отмычкой наготове,

А флибустьер, решительный, как Дрейк,

С неведомой землёю в изголовье.