Олег Хлебников - На небесном дне
всё тот же Пушкин в русскую словесность,
под Той Горой засиживает кресла-с —
с пером в руке и склянкою чернил.
ПЕРОМ В РУКЕ И СКЛЯНКОЮ ЧЕРНИЛ
я этот мир к бумаге прицепил,
но ничего не изменил, как прежде.
Не понял даже, что такое Я.
Кто я? Бытописатель бытия
или пижон в простроченной одежде?
Иль этот сумасшедший городской,
свое би-би бубнящий день-деньской?
Или калека, врущий что попало?
Или Пожарник, жаждущий тушить
любой пожар – чтоб славу заслужить?
Иль просто землемер земного шара?
Как будто все они – и есть я сам.
Мой голос подчинён их голосам,
мои слова – их чувствам бессловесным.
И если уж не я, то кто тогда
им крикнет вслед, что горе не беда, —
с каким-то умиленьем неуместным.
Я вскормлен ими был и вспоен был.
Отвергнут ими был, что их любил
не просто так – взаимности во имя.
Немыми был приучен говорить,
глухими – звуки чудные ловить,
присмотрен был старухами слепыми.
Комментарий
Кубик Рубика был самой популярной головоломкой начала восьмидесятых, когда эта поэма писалась. Автору захотелось так же, как головоломку, цвет в цвет сложить судьбы людей, которых время и обстоятельства свели в одном кубике двора. Но для этого ему понадобились не только персонажи собственного детства и ранней юности, но и герои рассказов его рано ушедшего друга Анатолия Берладина, замечательного театрального режиссёра-экспериментатора, создавшего когда-то в Тольятти экс-театр (и «бывший» – по «достаниславским» законам, и экспериментальный).
Об этом театре автору подробнее и горячей горячего Берладина (глазища горели, густые чёрные с сединой волосы развевались) рассказывал Ролан Быков. С ним автор познакомился в Москве, в компании Юрия Щекочихина, который напечатал его (автора) первые стихи в легендарном «Алом парусе» «Комсомолки» – во второй раз с предисловием Бориса Слуцкого.
Отношения с Быковым сложились так, что автора однажды осенило позвонить Ролану Антоновичу и пригласить того в родной (для автора) Ижевск на выступления. Быков согласился. Автор уговорил местный обком комсомола (!) оплатить – впрочем, весьма скромно – приезд в город великого актёра и режиссёра.
А после выступлений Ролан Антонович пришёл на квартиру автора, чтобы отметить завершение гастролей и познакомиться с ижевской творческой молодежью в лице её лучших представителей – в том числе снова встретиться с Толей Берладиным, который тогда играл в Русском драмтеатре им. Короленко. (На автора тогда очень обиделся – и справедливо! – отец, что его не познакомили с любимым актёром).
Пивший в то время из крепких напитков только квас с хреном, Ролан Антоныч весь вечер и половину ночи травил байки. Все восторженно слушали. А в три утра встал вопрос доставки великого актёра в гостиницу.
Машин ни у кого из компании тогда не было и быть не могло. Автор стал вызывать такси. Когда он, дозвонившись, довольный, положил трубку, повисла пауза, все на него удивлённо смотрели. Наконец кто-то объяснил: «Ты сказал, куда ехать, а откуда – не удосужился!» Автор бросился снова набирать номер такси – занято, занято…
Вдруг раздался звонок в дверь – на пороге стоял очень вежливый таксист…
При чём тут «Кубик Рубика»? Ну, во-первых, он про то самое время, когда Сталина уже не было, но «всё время приходили уличкомы», лозунг «Болтун – находка для шпиона!» оставался одним из самых главных, а слово из трёх букв КГБ мелькало в разговорах чаще, чем другое популярное слово из трёх букв. А во-вторых, рассказанные в те вечер-ночь Быковым истории из его харьковского детства тоже, как и берладинские, несомненно, повлияли на автора во время сложения «Кубика Рубика».
Но вот «уже написан Вертер». Надо публиковать. Редактор местной молодёжки поэт Герасим Иванцов придумал под это дело литературное приложение к газете и в первый же его номер поставил «Кубик…».
Это была большая ошибка. Цензура не только сняла поэму с гениальными выводами на полях: «Аллегория какая-то», «Пародия на советский образ жизни», – но и запретила всё приложение.
Однако «Кубик» был уже свёрстан и частично напечатан. Выяснилось, что он понравился тогдашнему ответсеку молодёжки и тот, изъяв из типографии имевшиеся оттиски, распространил их по Ижевску. А это – страшное дело – самиздат!
Собрали по этому поводу бюро обкома партии. Автора на него не вызвали, достоверно зная от стукачей, что он к распространению своего произведения отношения не имел. Ответсека (звали его Владимир Скворцов) выгнали из газеты. Литературное приложение окончательно и, как выяснилось потом, навсегда закрыли.
А позже автор уже в Москве, в ЦДЛ, отдал рукопись поэмы Евгению Евтушенко, с которым был в то время едва знаком. Ну, чтоб узнать его мнение. На следующий день раздался звонок от Евгения Александровича. Он не только сказал хорошие слова про это произведение, но и, оказывается, уже написал к нему предисловие. С которым, был уверен, «Кубик» с радостью опубликует любой литературный журнал. Прежде всего советовал отдать в «Юность».
Но это были не шестидесятые годы – а 1982-й, потом 1983-й. И ни один журнал не решился на публикацию, несмотря на предисловие знаменитого поэта.
Зато Евтушенко, войдя в положение молодого автора, на которого в родном городе начальники и боязливые подданные смотрели косо и пристально, помог ему перебраться в Москву. Просто так обменять двухкомнатную квартиру в Ижевске на комнату в столице было невозможно – требовалось приглашение на работу в Москве. Которое, в свою очередь, не давалось без московской прописки. И Евтушенко организовал письмо в Моссовет от Союза писателей СССР. В общем – спасибо…
А в конце мая 1985-го автор, уже москвич, в составе писательской делегации, куда входили Булат Окуджава и Лидия Либединская, поехал на Пушкинские дни в декабристских местах, в Иркутскую область. В иркутской газете «Советская молодежь» работал замечательный поэт и друг автора, органично и бесконечно добрый Анатолий Кобенков. И он – под приезд московской делегации – сумел опубликовать «Кубик» в своей газете! С предисловием Евтушенко, хотя и с купюрами (цензуру особенно смущал кусок, начинающийся строчкой «Всё время приходили уличкомы…»). Таким образом поэма была – словцо тех лет – «залитована». И потом смогла (тоже с купюрами – а крамолу сейчас и разглядеть трудно) оказаться в книжке автора «Местное время», вышедшей в «Совписе» в 1986 году.
Только в 2008-м в книге «Инстинкт сохранения. Собрание стихов» автор опубликовал своё произведение в том виде, какой ему представляется правильным. Но тоже – с купюрами. На этот раз не цензорскими, а собственными – был убран излишний пафос. Евтушенко, увидев этот, теперь уже окончательный вариант, поразился: «Как? Ты сумел сам себя сократить?!» И на творческом вечере автора рассказал такую историю.
Они пировали вместе с Галактионом Табидзе. Галактион был уже основательно нетрезв. В какой-то момент застолья, зайдя в туалет после него, Евгений Александрович обнаружил, что тот не смыл за собой. Он пристыдил Табидзе. На что Галактион ответил: «Но это же своё – жалко!»
Эта байка от Евтушенко была услышана автором в нулевые годы ХХI века. А раньше, вскоре после окончательного переезда в Москву, то есть во второй половине восьмидесятых, автор пошёл на работу в «Огонёк» к Коротичу. Заведовал там отделом литературы и наряду с перестроечными публикациями ещё недавно запрещённых цензурой произведений (какая мелочь по сравнению с их судьбой история «Кубика…»!), евтушенковской антологии русской поэзии ХХ века и вышедшего из кочегарок андеграунда занимался антисталинской пропагандой – печатая соответствующие документы и мемуары.
Это было время, когда больному обществу пытались поставить правильный диагноз, но лечить его уже брались разного рода кашпировские и джуны (см. «Чудотворцы»)…
P. S. А брата, упоминающегося в поэме, у автора никогда не было. Имеется в виду кто-то из друзей (см. «В том же составе»).
II. Чудотворцы
Складень восьмидесятых
…Где сонмы душ блуждают, как во мраке.
Ибн СинаХор
Толпа просила: «Чуда! Чуда!» —
и, руки к небу вознеся,
толпа прислушивалась чутко —
к чему? Молчали небеса.
А чудеса происходили.
Когда влюблённым и глухим
в ночи созвездия светили
намного ярче, чем другим.
Когда природные явленья
своим вершились чередом:
осенних листьев пожелтенье,
и первый снег, и первый гром…
А чудо всё не сотворялось,
не выпадало, как роса.
И руки в небе растворялись,
и не менялись небеса.
Часть первая
Он жил в раю – как подобает богу.
У домика инжир и карагач.
Цикады стрекотали где-то сбоку,
как линии электропередач.
Над домиком распахивалось небо.
Дремали ангелы в стогу небес,
