Анастасия Харитонова - Сочинения

Мне красота твоя была как смерть,
Когда морозы жгучие трещали,
А мир уменьшился от стужи и печали.
Что делать мне теперь? Молю, ответь.
Уходишь ли — уйду я за тобою,
Возможно — жить, возможно — умирать.
Тому ль гадать, тому ли выбирать,
Кому страданье сделалось судьбою?
Вселенная меняется шутя,
Преображаются холмы, долины, реки.
А я — всего лишь сон о человеке,
Беспомощное взрослое дитя.
В огромных каменных корзинах мирозданья
Луна и звезды переезда ждут.
А ты — моя любовь сейчас и тут,
Мое неисполнимое желанье.

Придёшь и спросишь: «Как твои дела?»
А я тебе отвечу: «Ночь светла.
Вино в кувшине, книга в изголовье,
И яблоня у дома расцвела».
Душа, тобой болевшая три года,
Не мучится, не плачет. Умерла.
Свои стихи, внушённые разлукой,
Сегодня в очаге сожгу дотла.
В них столько страсти вложено и жара —
Пускай мне возвратят хоть часть тепла.
Пускай в руках рассыплются золою,
Пока толпа, глумясь, их не прочла.
Среди глупцов не должно быть поэтом:
Бесславье — стыд, и слава — кабала.
А мудрый — по одной строке узнает,
Чем для меня земная жизнь была.

В глухой воде застыл паром.
На лунный диск летела птица.
Ночь, словно скифская гробница,
Горела тяжким серебром.
Не трудно петь и прорицать.
Легко дышать чужими снами.
Но скоро будут и над нами
Курганы времени мерцать.
Мы в мире бога не нашли.
А значит, некому помочь нам,
Когда в убранстве полуночном
Мы поплывём за край земли.

Я помню детство. Помню мелкий снег.
Чего душа у господа не просит!
Вдруг, словно дивный маленький ковчег,
К нам лампу керосиновую вносят.
Она зажглась, и все спешат домой
Весёлою, шумливою гурьбою…
Два-три блаженных месяца зимой
Мы проводили раньше под Москвою.

Какая свежесть! Что за тишь!..
Под ливнем я брожу босая,
А струи теплятся, свисая
С берёз и озарённых крыш.
Тончайшей золотой ресницей
В тумане блещет солнца край.
Гори, любовь, и обмирай,
Бери — и воздавай сторицей.
Благодари за красоту,
За чудо вспыхнувшего лета…
Но дух, откинув полог света,
Глядит с улыбкой в пустоту.

Долго живя на земле,
Об одном лишь тайно мечтаю:
Чтобы иметь мне домик,
Овечку и редкие книги.
Чтоб на работу дня,
На его благие страданья
Криком будил по заре
Меня петух беотийский.

Не римской ласточкой над урной
погребальной,
Не робкой зеленью любви
первоначальной
Мои стихи являются ко мне.
Они — как тяжкое рыданье вьюги,
Как жар в испепеляющем недуге
Иль как звезда в разломанной стене.
Ни сговориться с ними,
ни сдружиться.
Идёт, идёт их злая вереница,
Последний плод былых моих грехов.
Несчастные, кому в ночи не спится,
Попробуйте читать или молиться,
Но никогда не трогайте стихов.

О шорохи дряхлеющего леса!..
Они всё глубже, мягче и темней.
Затрепетала звёздная завеса.
Скажи, кто дышит, кто молчит за ней?
То лишь моё дыханье и тревога,
И страшно мне, что в черноте ночной,
Когда я, плача, призываю Бога,
Никто свечи не держит надо мной.
Но доброты ищу я во вселенной
Затем с такою страстью, что умру.
А этот мир, прозрачный и нетленный,
Ни смерти не причастен, ни добру.
Напрасно сердце бренное томится,
Стенает кровь, изнемогает ум…
Есть только ветер,
крик полночной птицы
И сумрачного леса влажный шум.

Горело дальнее окно.
Деревья ветками качали,
Рождая в сердце лишь одно
Воспоминание печали.
Воспоминанье прежних лет,
Когда летели чувства к богу,
Когда такой далёкий свет
Будил надежду и тревогу.
А ныне, трезвою душой
Я знала: это дом чужой.
Чужие в нём готовят ужин,
И гость незваный им не нужен.

Мы расставаться не хотели,
Мы были в комнате одни.
В зелёных сумерках метели
Мерцали зыбкие огни.
Томимый нежностью большою,
Её скрываешь, как вину.
И вдруг почувствуешь душою
Печальной жизни глубину.
И надо только научиться
Бестрепетно в неё смотреть.
Бог весть, что с нами приключится,
А не простившись разлучиться —
Как не проснувшись умереть.

О, как мне всматриваться сладко
В лицо склоненное твое!
Ты — не любовь. Ты — лишь догадка
Что есть иное бытие.
Оно горит в душе безвестной,
Пространство надвое деля.
Так у свечи глазок небесный
Лучится возле фитиля.
Качая длинными тенями,
Мы дышим друг на друга сном.
И вьётся бабочка меж нами,
и гибнет в пламени двойном.

Под ветвями плакучей берёзы
В перегретом душистом саду
Я страничку классической прозы
Загибаю и книгу кладу.
Что-то мягко на сердце ложится,
Что-то светит прикрытым глазам.
Невозможно стихам не сложиться
И нельзя не пролиться слезам.
Сколько сладости, сколько печали
В тёплом воздухе, в пении птиц…
Вот и рифмы сквозь сон прозвучали,
Вот и влага сбежала с ресниц.

Пора в постель, а всё ещё светло
В саду прозрачном, тихом, запустелом,
И размывает сонное тепло
Границу между воздухом и телом.
Как хорошо, что я теперь одна
И слышу первых листьев лёгкий шёпот.
Как хорошо, что, выболев до дна,
Душа с годами превратится в опыт.

Пруды да известь монастырских башен —
Любимые, заветные места.
Лишь голос ветра так сегодня страшен,
Как будто вся земля давно пуста.
Уйти бы прочь с котомкою, с клюкою…
Но, проводив душевную зарю,
Я на себя в беспомощном покое
Уже с другого берега смотрю.
О жизнь, ответь мне, что же ты такое?

Средь снежного январского Тбилиси
Целую я твой золотистый локон.
И женщины, как шёлковые лисы,
Внимательно глядят из чёрных окон.
И это снова море и Овидий,
Не знаю только — "Скорби" или "Фасты".
На скучную профессию в обиде,
Согбенный почтальон скользит по насту
И раздаёт ненужные газеты,
Немного мокрым снегом их попортив.
И в мире бесконечно много света,
Хоть мы с тобой, наверное, и против.

Велело мужество: держись.
И, жар гася в крови тревожной,
Я вновь ощупываю жизнь
Душой, навеки осторожной.
Очнись же, мир! Иду к тебе.
А ты, безжалостный, как прежде,
Бей по протянутой судьбе,
Бей по трепещущей надежде.
Молитву тихую твердя,
Покорно по земле ступая,
Чего касалась как дитя,
Коснусь я ныне как слепая.

В тазу — клубника. В крынке — молоко.
А у меня сегодня — день рожденья.
И радует смешное заблужденье,
Что до черты последней далеко.
Куда там далеко, когда она
Сама уже мне под ноги ложится.
Забыты книги, пресен вкус вина,
И хочется лишь, если ночь без сна,
Пуховыми подушками разжиться.
Всё я томлюсь, всё плачу не о том.
А время незаметно утекает.
Закат горит в окне полуслепом,
И ласточка беспечная мелькает,
Лучи крылом срезая, как серпом.