Анастасия Харитонова - Сочинения

Чудесный сад. Побудь немного с ним.
Он, как ты сам, красив и молод.
Вступи под зелень. Ты ведь был гоним
Чужбиной, где тоска, и смерть, и холод.
Мы слишком мало жили на земле
И не достойны муки полновесной,
Но, как огонь на длинном фитиле,
Качаются душа и сад чудесный.
Перекликайся с миром наугад.
Кто спит, кто молится — ты чутко слушай.
Ты вслушивайся в чудный этот сад,
Зеленый, розоватый, самый лучший.
О блудный сын! Не месяц и не год
Скитался ты по отдаленным странам.
Пришел к себе. Пришел в себя — и вот
Кровь от шиповника на пальце безымянном.

На сырой, непротопленной даче,
Где рябина стучит в окно,
Жизнь является чуть иначе —
Вдохновенно, таинственно, зряче,
Как Рембрандтово полотно.
Скоро синие сумерки лягут,
И в волненье ищу ответ:
Что же, сядут или не сядут
Три пришельца за поздний обед?
Обрывайся, кровавое время,
И не мучь мое сердце, не мучь!
И над этими, и над теми,
Над страною, над нами всеми —
Золотистый небесный луч.

Любовь с годами тише, неприметней,
И, может, легче вовсе не любить.
Но Беатриче той девятилетней
Угрюмый Данте не сумел забыть.
Кончается осенняя свобода,
Когда одной мечтой пленится ум.
Как вечный колокол, гудит природа,
И нет покоя нам от нежных дум.

Живу без мыслей и без строк.
Судьба сквозь пальцы протекает,
Но Музы нежный локоток
Толкнет — и мир опять сверкает.
Тугая, словно шар, зима,
В снегу пылающие свечи…
Природа говорит сама:
— Иных уж нет, а те далече.
Но всех их Муза соберет
Вот в эти нищенские стены.
Одни восстанут из геенны,
Другие — спустятся с высот.

Под сенью золотистой липы
Сижу в осенней тишине.
Качелей жалобные скрипы
Доносит слабый ветер мне.
Я мир оставила, забыла,
И все на дно души легло…
О, как же я тебя любила!
Но миновало и прошло.
Вчера сказали мне соседи,
Что будет со среды теплей.
К чему нам звон античной меди,
И хоры греческих трагедий,
И дым сожженных кораблей!..

Предрассветная арфа природы,
Ветер, дующий издалека.
Мне припомнились детские годы
И недетская их тоска.
Скольких я уже проводила,
Сколько страшных потерь впереди…
И какая-то смертная сила
Укрепилась в моей груди.
Вей же, ветер, на все четыре,
На четыре стороны бед.
Я была безответной в мире,
Но страдание — мой ответ.

Виноград заиндевел в ларьке
И лежит себе, заиндевелый.
Может статься, и в моей тоске
Есть свеча и праздник белый?
Я приду домой, и благодать
Волнами нахлынет отовсюду…
Горевать, грустить, кого-то ждать, —
Не твоя ли, о душа, причуда?

Вот замолчало фортепьяно,
Весной повеяв на меня.
В душе — темно, в саду — туманно.
Час нежный — угасанье дня.
Хочу любить тебя невольно,
Так неосознанно любить,
Чтоб сердцу не бывало больно
И чтоб напрасных слез не лить,
Чтобы спокойны были ночи,
И звонким оставался стих
И зорким — взгляд. Хочу, короче,
Твой тайный жар любить в других.

Слабый запах смолы и вина.
Медный таз и вода, чтоб умыться.
Я в объятьях последнего сна.
Что еще мне успеет присниться?
Вот зевнула. Открыла глаза.
Все, как прежде, в налаженном мире.
Слышу звонких дроздов голоса.
Мне исполнилось тридцать четыре.
В тесной кухне — вишневый пирог
Изнывающим осам на радость.
Испытателю сотен дорог —
Вот такая воздушная сладость.
И никто не сумеет понять
В суете разноцветной, досужей:
Не исполнится мне тридцать пять.
А исполнится — мне же и хуже.

Никто теперь не справится со мною.
Нет больше смысла в жизни нежеланной.
Я от себя отделена стеною и,
Что всего ужаснее — стеклянной.
Себя я вижу и в стыде, и в муке
И то, закрыв глаза, отодвигаюсь,
То вновь к себе протягиваю руки
И на прозрачный холод натыкаюсь.

Мы давно готовы к расставанью,
И черта давно проведена.
Но когда, наперекор сознанью,
В темном зеркале рождается весна,
И когда под звездным небосводом
Я тоску предутреннюю пью,
Кажется: разрывом и уходом
Я приближу смерть свою.
В бедный мир войдем поодиночке,
В черноту, во мрак — по одному.
Я уже не напишу ни строчки,
Ты не сможешь верить никому.
Снова легкой горечью подуло,
Снова движется живая мгла…
Словно я ребенка обманула.
Словно я больного предала.

Есть страшный час, когда с души печальной
Срывают целомудренный покров.
Она глядит с тревогою прощальной
В пространство рощ, и речек, и лугов.
Она глядит, глядит, как будто ищет,
К чему в последней горечи прильнуть.
Но кнут судьбы уже над нею свищет,
Железо ей уже пронзает грудь.
И не дождаться помощи небесной,
Хотя страданье — свыше всяких сил.
Так в оный день в смертельной муке крестной
Господь своим Отцом оставлен был.

Вечер наступил. Трещат поленья.
За окном лежит сырая даль.
Где же ты, слепое самомненье,
Где ты, моя зрячая печаль?
Мы большое обретаем в мелком
И стремимся к мелкому опять.
Как не надоест минутным стрелкам
Этот вечный круг свой совершать?..

Никуда ты уже не уедешь.
В лихорадке трепещущий весь,
Отгремевшего века последыш,
Ты, конечно, останешься здесь.
Никогда не бывал ты досужим.
От лирической черной сохи,
Под своим одеялом верблюжьим
Ты и нынче слагаешь стихи.
Перламутровый отблеск заката
Озаряет кусок потолка.
Ну ответь: разве жизнь виновата,
Что послушно идет к сорока?..

Он письма разбирал и думал о своем,
А мир глядел в замерзшее окошко
Нахохлившимся, жалким воробьем.
Еще слеза, еще совсем немножко,
Мы докопаемся до смысла и уйдем.
Барашковые святки озорные
И женщины, метелью повитые —
Все это только многолюдный дом,
Не помнящий о первенце больном.
В коляске северной летят глухие ночи,
Рука ныряет в жаркие меха.
Всех малых правд острее и короче
Отточенное перышко стиха.
Эй, эй, седок, не знаешь, кто там правит,
Кто там подковы ледяные гнет
И сумасбродно, с хрипотцой поет:
"Что любящее сердце проклянет,
То одинокая душа прославит"?

Год живу, от боли каменея.
Какова цена моим слезам?
Маленькая правда плачущей Психеи
Не дойдет к осенним небесах.
Там сиянье, чудное свеченье,
Там дано всю скорбь земли забыть.
А у нас — ненужное терпенье,
Вечный страх, приговоренность жить.

Вновь бумага под рукой,
И пишу, синице вторя.
А когда придет покой?
— После горя, после горя.
Крова нет, свободы нет.
Только тусклый снег в отчизне.
А когда прольется свет?
— После жизни, после жизни.