Анатолий Парпара - Первый перевал. Стихи

Ни заснуть,
                 ни забыть,
                                 ни забыться нельзя —
мне полярная ночь
                              высветляет глаза.
Как медведица белая, белая ночь
не уходит никак,
                           хоть гоню ее прочь.
В этом крае,
                   где мерой не мерян простор,
где сердца так чисты,
                                  как зеркальность озер,
где природа крутая берет на излом
и людей проверяет
                              суровым трудом,
где Полярного круга
                                проходит черта,
проверяю себя:
                         так ли совесть чиста.
Как подсолнух к светилу,
                                         тянулся к добру,
вырастал,
               но не гнулся
                                   на жгучем ветру.
Сын рабочего класса,
                                  как песню свою
я рабочее утро
                      над миром пою.

Его сечет поморский ветер,
и лупит град,
и солнце жжет,
но он,
лицом суровым светел,
глядит уверенно вперед.
Что замечает,
что провидит
взор,
устремленный сквозь века,
сквозь сотни будущих правительств!
На шпаге —
                  твердая рука.
Край моря с краем неба слиты,
и ясным даль горит огнем,
и солнца крутолобый слиток
заваливается за окоем.
И в этом городе портовом
сошлись у пирса корабли,
как будто по едину зову
со всех сторон
                       всея Земли.
И в этом факте нелукавом
он видит дела торжество.
И среди всех держав
                                 Держава —
Россия милая его.

Свет февральских снегов
заливает весь свет.
До глубин,
до основ
проникающий свет.
Свет — предвестник,
                                 пророк.
Он движеньем руки
открывает дорог
голубых родники.
Свет, волшебник и маг,
шепчет тихо слова.
Что творится в сердцах
от его колдовства!
Свет на праздничных лицах
и в сердце моем…
И святится
и светится имя твое!

Я, заброшенный
                          в дальние эти края
за гривастым Уралом,
                                  в густую тайгу,
без тебя,
              дорогая дочурка моя,
и минуты спокойно
                              прожить не могу.
Здесь питательный ягель,
                                       копытом звеня,
выбивают олени
                          себе в сентябре,
что там, мой олененок,
                                    Олеся моя,
изменилось в твоей
                               годовалой судьбе?
Здесь раскованный ветер,
                                          пургою грозя,
сносит доски,
                     дома оставляя без крыш,
как ты, мой ветерок,
                                  как, моя егоза,
в дни московского
                              бабьего лета шалишь?
А когда здесь затишье,
                                      скажу не тая:
красотища!
                 В лесу голубики полно!
Голубинками нежными,
                                     радость моя,
неизменно глядишь ты
                                   в ночное окно.
Но пройдет две недели,
                                    примчит «стрекоза»,
и в Москву унесет
                            непременно меня.
Расцелую тогда
                         голубые глаза,
золотена моя,
Златовласка моя!

Насколько видит глаз —
                                      речная ширь…
И я с улыбкою невольною не слажу,
когда смотрю,
                       как хилый «Богатырь»
по-богатырски тащит нефтебаржу.
Но вот я слышу:
                         шутят остряки,
и вижу:
              с камня прыгая на камень,
торопятся мои буровики
с набитыми до верха рюкзаками.
Они русоголовы и босы,
и легкость необычная в походке,
и золотом сияют их усы,
и серебрятся юные бородки.
Уже пыхтит,
                   их поджидая «Днестр»,
и рулевой каюту открывает,
и сон,
          что был в глазах его на дне,
подобно облакам высоким
                                          тает.
И чувствуется,
                       что среди друзей
ему не нужен и минутный отдых…
Как золотые слитки,
                                карасей
несет рыбак
                   в двух тяжеленных ведрах.
Шум двигателей глушит все слова,
и винт бросает в воду
                                  белый невод.
И ясен день.
И Оби синева
готова спорить с синевою неба.

За Самотлором
                         лес рыжее меди.
Рыжее леса —
                       тряская земля.
Но в этом,
                всеми позабытом место
забила нефти черная струя.
Где табунились перелетных стаи,
теперь легли воздушные пути,
и буровые,
                 как деревья, встали,
глубоко в землю корни запустив
Таежный край!
Ты будешь нашей цели
и верою
             и правдою служить.
Недаром мы, как боги, прилетели,
чтобы тебя навеки покорить.
Наш командир решает снова трогать.
Машина оставляет полосу.
И мы опять уходим на Вар-Еган,
держа контейнер грузный на весу.

Неторопливо,
                      вперевалку,
шажком —
                к бетонной полосе.
В какой-то миг в нем птицу жалкую
увидели в смущенье все.
Так жалок —
                    и непроизвольно! —
вид ластоногих на земле.
Орла бредущим видеть больно.
А сколько красоты в орле!
Но дали жизнь моторы дружные,
качнулись белые крыла,
толчок,
           рывок
                     и синь воздушная
опорой твердою легла.
Преображением взволнованы,
задрали головы в зенит,
где грациозно и раскованно
он белой лебедью парит.

Ты просишь меня
                            написать про Ямал.
Погода бурчит.
                        Но в порядке дела.
С Надыма в две нитки
                                    сквозь древний Урал
К Москве
              газопровода трасса легла.
И новое дело задумано.
                                       Здесь
гигантская стройка
                               сегодняшних дней.
В ней наша Магнитка!
                                  В ней наш Днепрогэс!
Вот только чуть-чуть не хватает людей.
Конечно,
               суров этот северный край!
Конечно,
              придется сражаться с тайгой!
Но мне ли стращать тебя, друг!
                                                 Приезжай
на новую трассу
                          Надым — Уренгой.

Я видел небо,
Под землей работал,
Я знаю море,
Постигаю твердь,
Узнал вкус горя,
Тяжкий груз заботы
И в раннем детстве,
Что такое смерть.
И понимая страждущие души,
Пыл вдохновенья,
Ненависти пыл,
Я клятвы, данной другу, не нарушил,
И женщине в любви не изменил.