Коллектив авторов - Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2

Ветреный город. Там тихие улочки

К морю спускаются все до единой.

Улица Калева – кофе и булочки,

Улица Мере – дубы-исполины.

Буйство черёмухи – улица Тооминга,

Свечи каштанов, чернила сирени,

Красные крыши, кирпичные домики,

Старых деревьев прозрачные тени.

Вот этот дом. И калитка распахнута,

Словно душа или книги страница,

И на окошке расставлены шахматы,

Будто хозяин сейчас возвратится.

Сад зацветает. Живое, зелёное

Вечное царство – малина и слива,

Но на губах тает горько-солёная

Влага, что ветер приносит с залива.

Аист в гнездо по весне возвращается,

Я улыбаюсь ему или пла́чу?

Жизнь продолжается, жизнь продолжается…

Разве на свете бывает иначе?

Памяти поэта-подводника Игоря Озимова

Спит в тумане канал Грибоедова,

Над водой проплывают дома…

Из простывшего города бледного

Наконец-то уходит зима.

Я иду по знакомому адресу,

Над волнами – мосты-корабли,

Шелест тонкого белого паруса

Слышу я в океанской дали.

Вижу Вас молодым, в белом кителе,

Ваш лучистый улыбчивый взгляд…

Окна старого дома и жители

На канал, как на море, глядят.

Вы ушли… Буду верить, что в плаванье,

На неведомый остров ушли.

Ваше судно стоит в тихой гавани

В неизученной точке земли.

Я мою окно после вьюги и стужи,

Январских снегов и февральских метелей.

Они отошли, отлегли, отшумели,

И снова весна в тихом воздухе кружит.

А город заполнен движеньем и шумом:

Трамваи по рельсам, часы с колокольней…

Как больно бывает мыть окна, как больно,

Когда о тебе все тревоги и думы.

Ты вышел во двор, я тебя увидала

Сквозь стёкол прозрачность, натёртых до скрипа.

А тряпка полощется в миске со всхлипом,

А мне чистоты безупречной всё мало.

Я мою окно после долгих морозов,

Как будто с окна смыть твой образ пытаюсь.

А он только чище, чем больше стараюсь.

Текут по стеклу ручейки, словно слёзы.

Не вернулись с фронта два её сынка.

Страшное известие пришло издалека.

Где-то там за Бугом в облаке смертей

Потерялись судьбы двух её детей.

Все в селе гадалки ей твердят одно,

Что ребята живы, постучат в окно.

Ветры да метели мчались по селу.

Жадно припадала Аннушка к стеклу.

Только перед утром сон её ломал,

А во сне навстречу младшенький бежал.

Старший чуть смущённо улыбался ей:

«Познакомься, мама, с жёнушкой моей».

Как бы ей хотелось, чтобы этот сон

Длился бесконечно, не кончался он.

Годы пролетали – счастье не сбылось.

Знать, гадалки врали, чтоб светлей жилось.

Не гасите свечу, пусть горит до конца.

Ведь расплавленный воск – как застывшие слёзы,

Что скатились с небес по веленью Творца

И упали на листья озябшей берёзы.

Посмотрите на пламя зажжённой свечи —

Как на жизнь нашу пламени пляска похожа:

То неистово скачет, как всадник в ночи,

То падёт и забьётся болезненной дрожью.

Задержите дыханье чуть-чуть у огня ,

Не спугните пылающий трепет мгновенья.

Пусть сопутствует вам до последнего дня

Негасимый и вечный огонь вдохновенья!

Я на исповедь в чащу лесную хожу,

Как язычница, как святоборова жрица.

Согрешу и покаюсь, и вновь согрешу,

Чтобы скудным пайком у берёз причаститься.

У лесин белоствольных свой грех отмолю.

Солоны и горьки покаянные слёзы!

И в ответ на святую молитву мою

Благодатная замироточит берёза…

Мне отрадно глядеть в эти дивные дали,

Упиваясь мучительно светлой тоской

О незримом, надмирном, святом Валааме,

В облака вознесённом над скверной мирской!

Стать бы птицею вольной да взмыть в поднебесье

Над суровою, вздыбленной ветром волной.

Отчего ты бескрыло, смущённое сердце,

Отчего не обрящешь ты край неземной?

Оттого ль, что взыскующий Божьего храма

Не от мира сего и за правду гоним?

В небеса вознеслись купола Валаама,

Словно явленный горний Иерусалим.

Там, где лес просыпается, зыбкий, безлиственный,

Начинают сезонный покос:

Методично, привычно, как в поисках истины,

Режут белую кожу берёз.

Не насквозь, не навылет – наствольными срезами

Извлекают живительный сок

Из глубин бересты, письменами истерзанной —

Вдосталь пьют, запасают и впрок.

У России нет вечных обласканных символов —

Всё лихие у ней времена:

Иссекая крест-накрест развенчанных идолов,

На крови строит храмы она.

Обрекут, нарекут рощи новыми храмами,

Разбредясь по домам, чернецы.

Белоствольные души возносят над шрамами

Изумрудного света венцы.

Свет мой синий

Свет мой дальний,

Безымянная звезда...

Я прожила чужую жизнь,

хоть знала: где-то

Моя – заброшенно лежит

среди макетов,

В бюро невысказанных дум

и нот неспетых,

А я верхом, как мальчик-грум,

скачу за светом.

Чужая жизнь давно в плечах

мне тесновата,

И голос стиснутый зачах,

пропал куда-то,

Но даже если велики

одна-две даты,

Не написала ни строки

для адресата.

Вот жизнь моя – дрожит рука:

хочу примерить,

Да вижу, будет велика…

В пустом вольере

Теряюсь я,

но синеву

Прошу —

проверить:

Чужая жизнь, что я живу,

кому – потеря?

Отдам её, не пожалев,

владельцу в руки —

Полуобъёмный барельеф

рутинной скуки.

Я не хочу судьбы такой

и жизни куцей,

Где самый страшный непокой —

гнев резолюций.

Теперь иной ориентир,

тональность песен:

Я – не слуга! Прощай, мундир,

который тесен,

Не буду в цирковом трико

идти парадом,

Мой свет – не тот, что далеко,

а тот, что рядом…

Дымкой, словно кисеёй лёгких штор,

Занавешены грядущие дни,

А за ней, как за окном, ждёт простор,

Просто спрятанный в полночной тени.

До рассвета я не сделаю шаг,

Чтоб взглянуть на спящий путь предо мной —

Я боюсь того, что временный мрак

Вдруг окажется бетонной стеной.

Звёзды гаснут, кану с выси и я.

Перед сном, когда решу – всё равно,

Всколыхнётся ветерком кисея,

Чтоб я верила: за нею – окно.

Недоверчиво прищурилась

Я от собственных идей:

Чур, меня! Мне вдруг почудилось

Племя странное людей.

Там потомок взглядом пращура —

Половецкого князька,

Веки запахнул как плащ – пора:

Две бойницы вполглазка.

Истерия душ в мистерии,

В страхах вычурности поз,

В тёмных щёлочках – неверие:

Узкоглаз великоросс.

Не чураясь чар поветрия,

Ветер выбился из сил:

В чашку Петри эндометрия

Споры жизни привносил.

Белый свет! В глазницы падая,

Озаряй, но не слепи:

Пусть живёт высокоградая

Русь – в распахнутой степи.

Род веду теперь от аза я,

В зеркалах – иконостас,

Чудь глядится белоглазая

Из глубин раскосых глаз.

Промчатся дни, промчится год,

Протрутся ноги и земля...

И каждый, кто в пути, найдёт

Не факт что счастье, но себя.

Босыми стопами по льду

И головой ныряя в снег,

Вперёд за счастьем я пойду.

Сюрприз! Я тоже человек.

Навстречу солнцу побегу

По освещённой стороне.

Перед собою я в долгу,

А перед прочими – вдвойне.

Я не подарок, и нет на мне красочной ленточки.

Нету сережек, и прочих безделиц за тысячу.

Сердце моё почему-то как тонкая веточка…

Ножиком ржавым на ней чей-то опус был высечен.

Я не прекрасна. Ни правильная, ни неверная...

Не принимаю в подачку монеты на паперти.

В принципе... я не особенно обыкновенная

Тем, что свободна, а совестью всё-таки заперта.

Я застыла. А волны протяжные

Ударяют сильней и безжалостней.

Заморозят зимой меня заживо

За сомненья, за робость, за слабости.