Светлана Сырнева - Избранные стихи
Марийский певец
И терпенью приходит конец.
Я тебе благодарна заране,
неизвестный марийский певец,
отказавшийся петь в ресторане.
Смотрит в окна осколок зари,
все охрипли от водки и лени.
Выйди вон и один покури
под кустом первобытной сирени!
Вымирает твой древний народ,
разлагается, тлеет и тает,
а сирень неизменно растет
и в положенный срок расцветает.
И все так же природа сильна
даже в малом, последнем остатке,
и тебя наделила она статью
воина в должном порядке.
Брат, ты вышел из этих дверей —
и почувствовал силу за дверью.
Обратися же в сойку скорей
по природе твоей, по поверью!
Ты летишь, и тебе нипочем,
ты крылом задеваешь за ветки по лесам,
где над каждым ручьем
жили вольные, смелые предки.
И гудела в кустах тетива,
недоступна для чуждого глаза.
Никого не сгубила молва,
никого не сгубила зараза.
Так мы жили без нефти и газа!
Ты лети, ты неси свою весть,
спой, как можешь, как сердце велело.
Ты летишь – тебе некуда сесть:
все обуглилось, все погорело.
И на твой бессознательный клик,
на беззвучный твой шелест крылатый
выйдет малый и выйдет старик
с допотопным дубьем и лопатой.
Вот стоит твоя нищая рать,
не видавшая белого свету.
А другой не удастся собрать,
и надеяться надо на эту.
2003
Литбригада
Памяти комиссара А. Барсукова
В белый июнь, в холода,
там, где мы лета не ждем,
мчалась машина тогда
вровень с травой и дождем.
И половодьем воды
лето тебя обтекло.
Белые бились цветы
вместе с водой о стекло.
В белый июнь, на ходу,
там, на родной стороне,
если я песню найду —
будет она о войне.
Вдоль скоростного шоссе,
оборотясь на закат,
дремлют руины в росе,
мертвые нивы лежат.
Тихо выходит из нор
бледный, усталый народ.
Наш необученный хор
песню нестройно поет.
Дети советской судьбы,
мы приучились опять
ставить коней на дыбы
и из окопов стрелять.
Видишь, деревни горят,
бьют по тебе наповал.
Наш одинокий отряд
скорость ненужную взял.
Бросит и в холод, и в жар,
только назад не гляди!
И почему Комиссар
вечно сидел впереди?
Ныне и в холод, и в зной
над запустеньем полей
все ты летишь над землей
в скорбной машине твоей.
Сникла товарищей рать,
но не тебе тяжело:
счастлив ты нынче не знать,
сколько их в Думу прошло.
Вниз не смотри на страну.
В стане родных и чужих
пусть ощутят глубину,
силу ошибок своих.
Там, где проносишься ты —
там уже стало светло.
Белые бьются цветы
вместе с водой о стекло.
2003
Трамвай Живаго
В тридцать лет мы не знаем, когда мы умрем,
нам не стыдно слоняться без дела.
И в зените над городом,
над пустырем неподвижное солнце висело.
Поднебесное облачко бросило тень —
и опять безмятежна природа.
Как медлительно, сладостно тянется день,
весь июль девяностого года!
Будут август, октябрь. И уже не шутя,
с удивленьем, с восторгом, с тоскою
ты насмотришься туч, дорогое дитя,
ты увидишь еще не такое!
Твой зенит приходился на самый канун,
ты обратно не сможешь вернуться —
лирик, физик, философ, мятежный вещун,
жертва русских своих революций.
И уже погрузились в глубокий склероз
ураганные черные годы.
И не все ли равно, кто в осколки разнес
недопитую чашу свободы!
Ты пройдешь, и тебя не узнают в лицо,
ты и сам никого не узнаешь.
Как во сне, обручальное наше кольцо
на мешок овощей поменяешь.
Донным илом покрыты колонны и львы,
перепрели перо и бумага.
Ничего не прося, не подняв головы,
ты проедешь в трамвае Живаго.
Из космических, дальних, нездешних времен
звездный свет, не дойдя, замирает.
И безмолвно на твой летаргический сон
многомудрая вечность взирает.
Гибель Титаника
Ларисе Барановой-Гонченко
В зыбучую глубь, в бездонную хлябь
уводит сия стезя.
Не надо строить такой корабль
и плавать на нем нельзя!
Но вспомни, как сердце твое рвалось
и кровь играла смелей:
гигант свободы, стальной колосс,
он сходит со стапелей!
Творенье воли, венец ума,
невиданных сил оплот.
И дрогнет пред ним природа сама,
и время с ума сойдет.
В далекую даль, к свободной земле,
связавшись в один союз,
мы тоже шли на таком корабле —
грузин, казах, белорус.
В опасный час, на том рубеже
спастись бы хватило сил —
но кто-то черный тогда уже
по трюмам нас разделил.
Ты вспомни, как бились мы взаперти —
все те, кто был обречен,
кто вынужден был в пучину уйти,
предсмертный выбросив стон.
Заклятье шло из воды морской,
сдавившей дверной проем:
«Пусть будет проклят корабль такой!
Зачем мы плыли на нем?!»
Ты вспомни: выжил тот, кто не ныл
забвения не искал,
кто переборки наспех рубил
и на воду их спускал.
Кто на обломках приплыл к земле
и там из последних сил
своих находил, согревал в тепле
и заново жить учил,
и кто вписал окрепшей рукой
в дневнике потайном:
«Надо строить корабль такой
и надо плавать на нем!»
2004
Календулы
Уже, чернея в темноте,
ждала машина у калитки.
По дому пыль, и в суете
давно уж собраны пожитки.
И свет погас. Мы вышли в сад,
его навеки покидая.
Кругом тянулась наугад
земля изрытая, пустая.
Предзимняя печаль земли,
от коей ничего не надо!
И лишь календулы
цвели, забытые у края сада.
Они, возросшие в тиши,
взглянули с пажити опалой,
как современники души,
невосполняемо усталой.
И жизни гнет, и славы тлен,
убогий слог житейской были,
итог предательств и измен
им в этот миг понятны были.
Мы мчались, обращаясь в прах,
во тьме кромешной, первородной,
и я держала на руках
букет календулы холодной.
Цветы смотрели на меня
в моем закрытом кабинете.
Они увяли за три дня,
как увядает все на свете.
2004
Осина
Жизнь обратно меня принесла,
как река, обращенная вспять.
И осина с тех пор возросла
так, что вовсе ее не узнать.
Но все там же стоит, на краю,
над провалом осеннего дня.
Подойду, обниму, постою —
и она не узнает меня.
Не припомнит, коль память крепка
в тонких пальцах расцепленных пут!
Кто остался – растет в облака,
остальные по кругу бегут.
Дай мне силу, родительский дом,
дай мне волю в пределах Земли,
в сотый раз возвращая потом,
где осины мои возросли;
где шумит мой оставленный сад
по просторам пустынной Руси.
Волоки меня, сила, назад
и, остаться не дав, уноси!
Одинаковы все города,
позолочены все купола,
и нездешняя сила всегда
отрывает меня от ствола.
И пророчит, и льстиво поет,
и всечасно геенной грозит.
И опомниться мне не дает,
потому что не насмерть разит.
2004
Побежденный
Не завыть ли нынче, как волк,
на глухое пламя луны?
Наш расформированный полк
молча возвратился с войны.
Из ничейной нивы овса,
охватившей ваш огород,
все еще звучат голоса тех,
кто никогда не придет.
Что ж твоя печаль тяжела?
Побежденный ты, но живой.
Радуйся, что пуля прошла
где-то над твоей головой!
Что же ты глядишь с немотой,
лишний на родной стороне?
Радости земной и простой
разучился ты на войне.
Здесь трава, как в детстве, густа,
и листва росою полна.
Но живая вся красота
без победы нам не нужна.
Тихие разливы жнивья,
где легко прожить без утрат!
И сурово смотрит семья,
словно ты во всем виноват.
«Ты зачем покинул крыльцо,
дома ты не мог бы корпеть?!»
И родные плюнут в лицо,
но и это надо стерпеть.
2004
Памяти Юрия Кузнецова
Все ушли. И всех не спеша
ассосала земля сырая.
Верю я, что бессмертна душа —
но что ей делать в пределах рая?
Жить без Родины, без родни,
вечно жить без слез, без печали.
Боже! Хотя бы поэтов на землю верни:
вечного счастья они не желали.
Господи! Я тебе говорю с Земли,
из России, из временного приюта,
пересыльного пункта, куда мы на миг пришли
и к другому стремиться должны – к чему-то.
Здесь, понять все сущее торопясь,
в ковылях бродя, застудясь в метели,
безотчетным слепком душа снялась
с неуютной русской своей колыбели.
Здесь играли огни новогодних сел,
и весенних рек неслись круговерти,
и не каждый силу в себе нашел,
видя это, готовиться к смерти.
Вот и дождь устал, вот и дальний гром.
И мечтает поэта душа живая
по родным просторам бродить с пером,
никого не помня, не узнавая.
Соловей поет, и гуляет плес,
и цветут цветы на могилах милых.
Если правда жил среди нас Христос,
то и он разобраться во всем не в силах.
2004
Цветы
