Наталья Загвоздина - Дневник

Разойдясь на неравные доли,
на исходе мой облик и срок.
Я уже искупаю восторг,
на земной задержавшись ладони.

Я уже не ловлю горячей
нарастающий утренний гомон,
и вместилище жарких речей,
как гортань, перехвачено комом.

Вот так, дружок, проходит жизнь.
Сегодня – здесь, а там – и Лета.
И никаким усильем жил
не удержать беднягу в клетке.

Птенец мой милый! Не сберечь
ни пуха первого, ни вздоха
последнего. И наша речь
не лишена, однако, вздора.

Всё происходит – там, а здесь…
Здесь я одна, сквозь сон и грёзу
одной невыдуманной позы
не изменив вчера и днесь, —

живу. Как тень или как призрак…
Обыкновенно – для других.
Мои нехитрые труды
земной привязанности признак.

Но если всё же наяву
руки моей коснуться можно,
о, как почувствовать под кожей
то, что душою назовут?

Мне больно, милые друзья,
и за окном – не рай.
Чему был рад вчера – не рад
сегодня. Так, дразня
то светлым ангела крылом,
то жгучей чернью бед,
то не задев, то напролом
уходит жизнь – на нет.

Быть может, слабая улыбка
моя – у вас.
И вы читаете урывком
о том сейчас.

В саду пустом не нарушаю
ветвей чертёж.

А если стану вам смешна я, —
так что ж?

Посмотрят звёзды и забудут —
с высот.
Навзрыд стучится кровь и будит
висок.

Смотреть подолгу в снег —
опасное занятье.
Как холодно запястье
пустившегося – вслед!
Призывный шёпот звёзд
как поцелуй больного.

Предсказывают взлёт
бесчувственные ноги…

Здравствуй, душа! На кого
ночь исподлобья глядит?
Есть ли какой наговор
в тихом мерцании льдин?

Есть ли – отрада – тебе?
Будет? – началу – конец.
С тайной какою теперь
взгляд обращаешь ко мне?

Я траурный платок
накинула на плечи.
Над головой поток
расположился млечный.

Мильярды звёздных душ,
и не чета – лампаде.
В глазах такая сушь —
не рассказать в тетради…

О, как меня найти?!
Мне ни с одним потоком
ни врозь, ни по пути —
пересекусь – и только.

Сказать прости – и перестать
быть тёплой и живой,
когда не разомкнуть уста
ни другом, ни женой…
И бесконечный видеть путь,
и не спешить – назад…
И не придумывают пусть,
как это всё – назвать.

Как мал мой угол! – если б знали вы.
Как невелик дворец и сад не убран…
Не охраняют мраморные львы
мой сон и не встречают утром.

Но – тишина. Она опять полна
внимания и исчезать – не склонна…

И вижу с ускользающего склона
поля, ещё поля, ещё… поля.

Бескрайний мир! Моей души держава.
Здесь родина, разлука и тоска…
А выйдет непреложная доска,
у жизни попрошу, чтоб – не – держала.

Что я добавлю к увяданью
снегов, не белых и больных?
Я только наблюдаю их,
сказать готовясь – до свиданья.

Не побегу, не крикну – вот!
Я так и знала, это – будет!
Когда другая жизнь пробудит
и ввергнет их в водоворот…

Я помяну их, не тая,
что долгожданна эта смена…
Но разве я потом сумею
вот так же на ветру стоять?

Как год назад – на волю – поворот.
Но из окна насмотришься ль на волю?
Создателя по воле иль невольно
не выберусь из минувших хвороб?

Но – что тогда – значенье и зеница,
и сущее – для ока и судьбы,
теперь – без промедления – забыть,
чтоб враз – без сожаления – забыться.

Пустым сознаньем зря не тешь
того, что падает в груди.
Оборотись! – Там пруд пруди
из слов, но… мы всё те ж…

Дай счастье – и его уж нет,
а с горем – губы лишь плотней.
И, возведя её из недр,
возлюбим радость худших дней.

Одинокое слово влетело —
поскорее закрою окно.
Мы – с тобою, Одна и Одно,
а до прочих – какое нам дело.

Мы останемся в доме пустом,
и измеряем все расстоянья,
а когда прозвучит расставанье,
я – вдогонку – неслышно – постой…

И – замру у слепого окна,
дожидаться без устали стану…
И с лица не сумею согнать
этот взгляд, вопросительно-странный…

В кромешной тишине мои пылают щёки.
Прожектор фонаря все тайны выдаёт.
Ахматова! Твои – перебираю «Чётки»,
чего не знала ты – я знаю – наперёд.

Сказала – и ушла. Из дома – как из схватки.
Рассеянно войду невидимой в народ…

О, улица! Давно – люблю твои повадки,
чего не знаешь ты – я знаю наперёд.

Моя звезда зажглась в далёком небосводе.
Вернусь! – мне здесь ночлег, а от неё лишь свет.
Но отчего порой меня с ума он сводит?
Того, что знает он, я не узнаю – нет.

Не повторится эта ночь…
Едва луна росою брызнет,
мы припадаем к новой жизни,
а нам всё чудится – точь-в-точь
трещит кузнец подвижной лапкой
и дышит изнурённый конь…
Мой милый, но горит огонь
в груди, безжалостно и сладко.

Дельфиниума глаз мелькнул из-за угла.
Не рад голубизне лишь нищий, что незряч.
Я медлю проникать в цветка простой уклад,
страшась и взгляд один ему оставить зря…

А там, невдалеке, мелькание минут —
о, как невольно сам окажешься в кругу…
Не упрекая, что – тебя они сомнут,
перед тобой, цветок, мгновенья берегу…

Не мни не позабыть
ушедшего шаги.
Ты помнишь, как сады
осенние наги?

Не мни не позабыть…
Как капля вниз бежит…
Как так же, может быть,
иссякнет наша жизнь…

О, не дрожи – там дождь,
лишь дождь и лунный свет.

Покажется, что нет
тебя уже… Но – кто ж?

Ненатруженную руку
убираю, словно прячу.
Я накручиваю пряжу
по непройденному кругу.

Не истёрты нитью пальцы,
только вздрагивают жилы.
Не вмещает обруч пяльцев
аромат, которым – живы.

Всё терпит бедная Земля —
насилье вздыбленной природы
и равнодушие народа…
И несогбенного Кремля

над ней теснятся одиноко
чуть изумлённые главы…
И содрогнётесь молча вы,
открыв забывчивое око.

Когда испанка каблуком
стучит по доскам пыльной сцены,
на языке – душа – каком? —
заговорит… Не зная цели,
но не пугаясь – ни огня,
ни взлёта лезвия, ни гроба.
И тщится сущее обнять,
изнемогая жить негромко…

Последний день не удержать,
в его лучей поток
уж погрузились и дрожат,
приветствуя Восток,
персты натруженных стволов
и молодых ветвей…

И игл, пропитанных смолой,
звучанье зеленей
в лесу… Но, удалившись в лес,
уже спешим домой…
И жаждем манны от небес
средь неживых домов.

Уйти из мрака – вот соблазн!
Как мяч, отпущенный ногою,
лишь наугад, а не в погоню
всё дальше катится от глаз —
так удаляться от недуга,
остановившись – где-нибудь…
Не вспоминать уже ни путь
назад, ни недруга, ни друга…

Я до смерти – пред жизнью – в долгу,
в изумленьи ступая по травам,
я – живу, и враги мои – лгут,
мне любое движенье – по нраву.

Колебание тёплой земли,
прозвучавший сомнения голос,
и зерно, обращенное в колос,
и стремление солнца в зенит.

В каждом жесте и счастия вкус,
и несчастия привкус бездомный…
Я сегодня в сиреневый куст
пробралась, как в колодец бездонный.

Взглянула поверх занавески —
мгновенье сдавило висок.
Как наши паденья отвесны!
Как купол над нами высок!

Как мягкого снега круженье
свивается в жёсткий клубок,
как наших сердец обнаженье
приходит в отмеченный срок…

Всё ведомо. Всё неизвестно.
Я лбом прислонилась к стеклу.
А снег с неразгаданной вестью
стремится навстречу теплу…

Вороны – как пепел,
встревоженный – ветром,
их линии – пели,
замедлив – на ветках.
И в угль – обращались,
и глазом вороньим
они мне – прощали,
что с ними – не вровень.

Знакомая близость потери.
Печально гудок прокричал.
Где мой паровозик потеет,
день – к ночи, и жалобно чахл
пейзаж запылённой равнины,
где сроду несёт на хвосте
сорока – судьбу… Где ранимы,
чтоб жить, забывать и хотеть…

Оранжево качается луна.
Растёт и завершается – сегодня.
О, как под полнолуньем солона
вечерняя роса, и как свободна
от горечи и надобности зреть,
и будущей невысказанной ночи
тяжёлая луна, – смятенья средь
к росе почти привыкли наши ноги…

Ты предо мною лист опять!
Как далеко я исчезала!

Меж нас не будет состязанья,
я напишу от А до Ять

все буквы стройные на белом
испуганном твоём лице,
но лишь не выстрою их в цепь,
позволив танцевать и бегать…

Я их пущу летать и плыть
и погибать в своих сраженьях,
чтобы необщим выраженьем
лица доверчивого быть.

Я в этом дне не знаю тайн
его живых прикосновений,
освободило сада край
окно, открытое для зренья.

Угадываю слабый стук
листа, упавшего на землю,
покинувшего старый сук
ствола, которого приемлю

изгиб и ветреность ронять,
что было некогда желанно,
и корни вновь обременять
работой жизни неустанной…

Как маленькая, на коленях
на подоконнике стою
и простодушно не таю,
что исповедоваться лень мне.

Я послежу за тенью крыш,
за псом, спешащим наудачу…
Бесповоротно меньше знача,
чем тот – оставленный – малыш.