Федор Сологуб - Том 7. Изборник. Рукописные книги

Товарищ первый наш! Я думаю с тоской:
Четыре месяца в разлуке я с тобой.
Спокойных вечеров ты не забыл, конечно:
К беседам искренним влекомые сердечно,
Мы утешалися содружеством умов.
Тогда ты отдыхал от множества трудов,
И к нашему ты шёл от строгих дум союзу.
Тогда твоя рука мою ласкала музу.
Тебе начезов двух я начертал грехи.
Прости ошибки мне, особенно стихи.

Бездельник милый мой, пустынник Пермской сени,
Мой милый Ивашёв, проснёшься ли от лени.
Конечно, в чтеньи есть утех сладчайших мёд,
Но, словно мачеха, талант оно скуёт.
Сказали б, видя, как тобой владеет книга:
«Угаснул твой восторг, пиано свергло иго.
С Евтерпой за тебя ведёт Эрато бой,
Тебя ль страшит ярмо работы небольшой.
Страшней тебе презреть их ласковое рвенье,
Спеши на мост двойной молить о вдохновеньи».

Как мило Лафонтен тобой переведён.
Ты знаешь, – милостив к тебе сам Аполлон.
Читал твои стихи; они ему приятны.
(Парнасу языки племён земных все внятны.)
И старец благостный успех твой увенчал,
И вдохновение своё в тебе узнал,
И, почивающий в своей покойной грёзе,
Двойной рукоплескал своей метаморфозе.
…Смеялся он: пред ним заботливый Карвель
Томленья ревности, отрадная постель…
Нo муза мне велит молчать: она – ребёнок.
Для этих вольностей чужих язык твой звонок,
И как искусно ты перенести умел
На русский мужей обманутых удел.
Любовник вкрался в дом под обликом лакея.
Чтоб удалить позор и уличить злодея,
Седой супруг в саду за грушей сторожил…
По воле всех троих, твой стих летит, блестит,
И мужа славного обманывая право,
Венчает старый лоб приметою лукавой.
А после твой восторг покойный сон облёк.
Красней… Но ты сердит на дружеский упрёк.
Что ж, милый Ивашёв, коль ты бежишь цензуры,
К пиано подойди изысканной структуры;
Мои стихи и мой урок забудешь вдруг.
Когда твой инструмент издаст волшебный звук.
Своими пальцами ты ловко так надавишь
На ряд склонённых вмиг и вновь подъятых клавиш.
Порой, чаруя слух, бежит твоя рука,
Доверив клавишам мечту твою, легка,
Вперёд или назад вдоль пёстрого их ряда,
И следует за ней блестящая рулада;
Порой звучит аккорд, замедлен, в тишине,
И отзывается в сердечной глубине.
Капризы яркие и нежные мечтанья
Наводят на душу нам всем очарованье.
О вы, которым грусть успела сердце сжать,
Придите прелестям концертов тех внимать.
Ногою лёгкою он трогает педали,
Чтоб за аккордами сладчайшие звучали.
Грозу ль, Нептунов гнев ты нам изобразишь,
И вот вдоль клавишей ты громом прогремишь.
И руки лёгкие не ведают покоя,
Бежа одна другой, одна другую кроя.
Едва там каждый звук замрёт и замолчит,
Другой легчайший звук в ответ ему летит,
И мысль твоя ясна, в веселии иль в злости,
И жизнь твоя рука дарит слоновой кости.
Упрёки тщетные! Напрасная печаль!
И вдохновенье спит, и смолкнул твой рояль.
Увы! Перед тобой в чернильнице чернила,
Но пыль твоё перо бессильное покрыла.
Бумага близ него, нетронута, бела,
В порядке, пачками на длинный стол легла,
Подпёрши голову небрежною рукою,
Ты книгой увлечён, неведомо какою;
Другая же рука над лаковым твоим
Протянута столом, недвижным и немым,
И пальцы заняты игрою машинальной,
В бесплодной лёгкости и в лености фатальной.

Девушка в тёмном платье
Пришла ко мне, и я думаю:
Какое на неё заклятье
Положила жизнь угрюмая?

Закрыл глаза, и мне кажется:
Она хорошо размерена,
Злое к ней не привяжется,
Её заклятье – уверенность.

Камни плясали под песни Орфея,
Но для чего же такой хоровод!
Каменной вьюги любить не умея,
Сердце иных плясунов призовёт.

Близко приникнул к холодной и белой
Плоскости остро-внимательный взор,
И расцветает под кистью умелой
Вьюгою красочных плясок фарфор.

В красках и формах содеяны чары
Этой упорной работой очей,
И улыбаются мудрые лары
Тайне заклятий и силе огней.

А чародейка заплакать готова:
Тайну заклятий скрывает узор,
И сотворившей отгадного слова
Выдать не хочет коварный фарфор.

Слышу песни плясовой
Разудалый свист и вой.

Пьяный пляшет трепака,
И поёт у кабака:

«Тёмен был тяжёлый путь,
Негде было отдохнуть.

Злоба чёрта стерегла
Из-за каждого угла.

Только всё ж я хохотал,
В гулкий бубен грохотал,

Не боялся никого,
Не стыдился ничего.

Если очень труден путь,
Можешь в яме отдохнуть.

Можешь, только пожелай,
И в аду воздвигнуть рай». –

«Чьи, старик, поёшь слова?» –
«Эх, с мозгами голова!

Был когда-то я поэт,
А теперь поэта нет.

Пьяный, рваный, весь я тут.
Скоро в яму сволокут

И зароют кое-как.
Дай полтинник на кабак!»

Грумант покрыт стеклянной шапкой.
Под этой шапкой так тепло,
Что у девицы, очень зябкой,
Давно смущение прошло.

Что ей громады ледяные
И внешний ветер и мороз!
Ведь стёкла отразят сплошные
Разгул неистовых угроз.

Искусственное здесь сияет
Светило, грея дивный сад,
И роза здесь благоухает,
И зреет сочный виноград.

Где мирт вознёсся горделиво
На берегу прозрачных вод,
Нагие девы нестыдливо
Ведут весёлый хоровод.

Грохочут бубны и тимпаны
В руках у отроков нагих.
Но вот вином полны стаканы,
И шум веселия затих.

Настало время пожеланий.
Чего ж, однако, им желать,
Когда и льдины в океане
Уж начали истаевать!

Межатомное разложенье
Постигло только грамм один,
И началось передвиженье
И таянье последних льдин.

Идёшь, как будто бы летишь,
Как будто бы крылаты ноги,
Которыми ты золотишь
Взвеваемую пыль дороги.

Спешишь в просторах голубых,
Упруго попирая землю.
Я звукам быстрых ног твоих,
Невольно улыбаясь, внемлю.

Мелькнула, – вот уж вдалеке
Короткой юбки вьются складки.
Остались кой-где на песке
Ног загорелых отпечатки.

Ни презирать, ни ненавидеть
Я не учился никогда.
И не могла меня обидеть
Ничья надменность иль вражда.

Но я, как унтер Пришибеев,
Любя значенье точных слов,
Зову злодеями злодеев
И подлецами подлецов.

А если мелочь попадётся,
Что отшлифована толпой,
Одна мне радость остаётся, –
Назвать клопом или клопой.

С Луны бесстрастной я пришла.
Была я лунною царицей.
На всей планете я слыла
Красавицей и чаровницей.

Бывало, Солнце и Земля,
На небе пламенея вместе,
Сжигали лунные поля
Дыханьем беспредельной мести.

В подвалах укрывались мы
Или спешили к антиподам,
Чтоб отдохнуть в объятьях тьмы
Под звёздным полуночным сводом.

Разъединялися потом
Огнём наполненные чаши,
И наслаждались ясным днём
И мы, и антиподы наши.

Великой силой волшебства
Себя от смерти я хранила,
Жила я долго, и слова
Пророчеств дивных говорила.

Открыла я, в теченье дней
И двух светил всмотревшись зорко,
Что дни становятся длинней
И что земная стынет корка.

Смеялися моим словам,
Но, исполняя повеленье,
Подвалы рыли, чтобы там
Найти от гибели спасенье.

И всё, предсказанное мной,
Сбывалось в медленные годы,
И наконец над всей Луной
Воздвиглись каменные своды.

Наукой изощрённый ум
Все входы оградил в подвалы.
Машин могучих гулкий шум
Сменяли трубы и кимвалы.

И вот с поверхности Луны
Весь воздух выпит далью чёрной,
И мы спустились в глубины,
Царица и народ покорный.

Стекло влилось в пазы ворот,
Несокрушимая преграда!
В чертогах мой народ живёт,
Доволен он, царица рада.

Наверх не ступишь и ногой, –
Погибнет всяк, и стар, и молод:
Там в новоземье смертный зной,
А в полноземье смертный холод.

Наука и весёлый труд,
Владея тайной электронной,
Преобразили наш приют
В Эдем цветущий, благовонный.

Порой за стёклами ворот,
Дивясь на груды лунной пыли,
Народ теснится и поёт
Слегка прикрашенные были

О ветре, звёздах, о ручье,
О вешнем упоеньи хмельном,
Да о каком-то соловье,
Совсем ненужном и бесцельном.

Ну что же, отчего не спеть!
Но повторись всё, не захочет
Никто уйти, чтобы терпеть,
Как зной томит, как дождик мочит,

Глядеть, как, бешено крутясь,
Бушует вьюга на просторах,
Глядеть на лужи и на грязь,
Скользящую на косогорах.