Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

Ну да; я виноват: я в жизнь твою принес
Немного радости, но очень много боли.
Но верь, что у меня в глазах довольно слез,
Чтоб ты, сквозь пленку их, казалась — в ореоле.

А может быть, вовсе не надо
Быть ясным, логичным и стройным?
Не грубую ль кисть винограда
Промазывал кистью Сезанн?
Не комья ли розовой глины
Вибрируют в воздухе знойном?
Не все ли затмил анилины
Чешуйчатой медью фазан?
Не магия ль крупного плана
В пушке над губами любимой?
Не ломкое ль слово Корана
Восток пронизало и юг?
Быть может, не львиная лапа
Мечтою столетий хранима,
А лишь треугольная шляпа
И серый походный сюртук?

Вот прошел он — самый длинный,
Самый светлый день в году.
Голубою паутиной
Тени стелются в саду.
Я сижу, большой и старый,
Слышу возгласы ребят.
Фирюзинские чинары
Надо мною шелестят.
И еще пройдет полвека,
И такой же будет день, –
И не вспомнят человека,
Отступающего в тень…

За слоистыми горами
В двадцати верстах — Иран;
Из Ирана к нам утрами
Пробирается туман.
А от нас в Иран уходит
Ночью синяя звезда
И минувший день уводит
За собою навсегда.
Трудно мне. И жизнь — короче.
От тебя я так далек…
С кем вдыхаешь белой ночи
Перламутровый дымок?

Но то ведь «слуга паладина убил»,
Но то ведь лакей нарядился, но то ведь
Измена дерзнула, не выверив сил,
Свое торжество за углом приготовить.
Но панцирем блещет небесный простор,
Когда разверзаются зори над мраком;
Но панцирем был огражден «Монитор»,
Когда в поединок вступил с «Мерримаком».
И панцирь, кираса, кольчуга, броня,
Как сердце, сверкают среди паноплии, –
Уже не отвагу, а память храня
О том, чем прославились годы былые.

Срезала девушка сирень
К вечернему столу;
Закат сиреневую тень
Расправил на углу.
А после золотой брусок
Тяжелого луча
Ударил в девичий висок,
В покорный скат плеча.
И, как надкрылья, раздвоясь,
Густая мгла волос
Бразильской бронзовкой зажглась,
Короной рыжих кос.
И стали зелены глаза,
И в них, как нож, узка,
Застыла зоркая гроза
Кошачьего зрачка.

Бледно-зеленый купорос
Под станиолем оловянным
Медяной окисью пророс,
Протаял леденцом багряным.
И бархатный пурпурный диск,
Как силуэт помятой митры,
Набряк среди махровых брызг
Небесной тающей палитры.
Комком малинового льда
Сползал он в тучи над пустыней,
И стала фольговой вода
И неправдоподобно синей.
Он сполз, и облачная вязь,
Как пена ангельского мыла,
Курчавясь, нежась и виясь,
Воздушными шарами взмыла.
Их розовые пузыри
Легчая, млели, — и в просторе
Лизали языки зари
Ализариновое море.

Наш лоцман, старый наш «дарга»,
Нагнулся через борт:
Аму ломала берега,
Как шоколадный торт.
Как ложку, погружал каик
Поджарую корму
В какао «Золотой ярлык» –
В бурлящую Аму.
И, мутным золотом обвит,
Лицо нам обжигал
Пустыни розовый бисквит,
Песочных зорь накал.
И вырисовывал рога
Хрустальный лунный джинн,
И всё внимательней «дарга»
Глядел в игру пучин.
И падали с небесных лат
Червонные лучи,
И стал дрянной его халат
Из кованной парчи.
И в медь угрюмого чела,
Подчеркивая грань,
Пендинской язвы залегла
Крылатая герань.

Порою бывала прекрасна земля
Под ливнями музыки, в ветреной дрожи:
Кокарды, цветы, веера, кителя
Из ангельски белой чертовой кожи.
Сиял перламутр дуговых фонарей,
Левкои на клумбах равнялись по мерке,
Дышали загадками дальних морей
На рейде качавшиеся канонерки.
В аптеках цвели огневые шары,
Бананы лежали горой в балаганах…

Щегол стрельнул из клетки тесной
В простор сияющего дня
И с песней в синеве небесной
Клял на чем свет стоит меня.
Восьмерками по небосводу
Чертя, он резал высоту
И, празднуя свою свободу,
Склевал козявку на лету.

Лежал в комиссионном магазине
Меж разным дрязгом голубой бювар.
Сафьяновый. Разутые разини,
Ища сапог, презрели сей товар.
Сафьян был легче тенора Мазини
И синь, как бы сапфировый отвар,
И от него, хочу ли, не хочу ли,
Задумчивыми веяло пачули.

При чем «хочу ли, не хочу ли» тут?
Для рифмы, что ли? Нет: для реализма.
Ведь образ из подробностей плетут,
И музыка не дышит без мелизма;
Голодной средь широких амплитуд
Душе нужна питательная клизма,
И вот — деталей золотой бульон
Мы цедим сквозь измаранный брульон.

Скажи я просто: «аромат пачули»,
Деталь мелькнет случайной и пустой,
И хитрое «хочу ли, не хочу ли»
Ее, как гренадера на постой,
Вам в душу вводит. Лампу ли, свечу ли
Деталь засветит, спичкой ли простой
Сверкнет на миг, — лежать ей в недрах сердца
Задоринкой закуски иль десертца.

Читатель здесь, я вижу, оглушен
Метафорами без взаимной связи.
Но почему?! Не вкусно ль пить крюшон,
Настоянный к тому ж в китайской вазе?
Стилистикой фольклорной сокрушен,
Всю жизнь мечтал я о червленом вязе,
Которым витязь, логике назло,
Всех убеждал, когда ему везло…

Пачули! Запах томный и порочный.
Душились им Нана и Ригольбош
В те дни, когда Наполеон Непрочный
Над Францией свой утверждал дебош.
Он дразнит ноздри телеграммой срочной
О том, что плоть согласна на грабеж,
Он обещает сладкое томленье,
Но в нем самом — лишь с ложечки кормленье.

Бювар дышал пачули. Почему?
Должно быть, в нем хранили сувениры:
Платок, перчатку, ленту иль тесьму
Какой-нибудь Прелесты иль Плениры.
Быть может, место он давал письму
(Для душных чувств — душистые гарниры),
А может, без мечтаний и химер,
Вблизи флакон раскокал парфюмер.

Я много раз видал его в витрине,
Я много раз купить его хотел,
Но грубый бас: «Отыди и отрини!»
По мне из ярлыка с ценой летел.
Но как-никак, пожалуй, раза три не
Хотел уйти я, мямлил и потел,
В кулак зажав покорную зарплату,
И всё ж на кратер страсти клал заплату.

Как в женщину, в него я был влюблен,
Но, черт возьми, цена! На деньги эти
Мой полушубок быть бы мог дублен
Святейшим муром! Я бы на диете
Миндальной год сидеть бы мог! Дублон
Купить дантисту — зуб залить!.. В поэте
Рифм и сравнений много завелось,
И всё ж бювар бодался, точно лось.

………………………………..
………………………………..
………………………………..
………………………………..
………………………………..
………………………………..
………………………………..
………………………………..

Я иногда о нем мечтал ночами:
Как он лежит, «осеребрен луной»,
Как статуэтки с севрскими плечами
И натюрморт с багряной ветчиной
Над ним молчат, и синими очами
Он смотрит… Я проснулся весь больной…
Я шел к нему; торговец (был урод он
Презренный!) мне сказал лениво: «Продан!»