Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы
Тертий Филиппов имел обыкновение вникать во все мало-мальски значимые перестановки в министерствах и ведомствах, иногда и вовсе не имеющие никакого отношения к заботам Государственного контроля. Он изучал личные дела назначаемых и был, как правило, недоволен. Недовольство своё он доводил, приватно или гласно, до людей нешуточных, до самого обер-прокурора Победоносцева:
– Никак не могу, Константин Петрович, поддержать эту кандидатуру: подлец, настоящий подлец!
– Полноте, Тертий Иванович, ну кто сейчас не подлец? – меланхолически отвечал Победоносцев, и оба расходились: Победоносцев – вершить кадровую политику Империи на Сенатской площади, а Филиппов – раздавать очередные ориентировки контролёрам у Фонарного моста.
То, что назначение А. К. Кривошеина в 1892 году министром путей сообщения было весьма странным, все, включая Победоносцева, знали и без Филиппова. Кривошеин начинал в армии, затем служил в Министерстве народного просвещения, затем был уездным предводителем дворянства, городским головой, мировым судьёй, после – пошёл по линии Министерства внутренних дел и, наконец, вдруг вознёсся в кресло министра, в общем, не имея к российским путям сообщения никакого прямого касательства в своих предшествующих многообразных занятиях. Был он энергичен, предприимчив, сметлив, однако репутацию имел сомнительную. Прямодушный и острый на язык директор по морской части РОПиТ-а Михаил Ильич Кази воспел назначение Кривошеина в стихах:
Был офицер, крупье был он затем,
Услужливый Артюр, старух любимец,
Подрядчик, голова, делец и всем,
Чем может быть в России проходимец.
Министром только не был он,
Но, словно миру в поученье,
Кого приблизить может трон, —
Путей министром сообщенья
Стал Кривошеин Аполлон…
Контролёры Филиппова информировали о необыкновенной активности Кривошеина в скупке лесных имений, однако Александр III, до которого эта информация регулярно доходила, проявлял несвойственную ему в коррупционных делах осторожность: высокого мнения о деловых качествах Кривошеина был князь В. П. Мещерский, которому Александр очень доверял. Поэтому, получив известие об очередном имении, приобретённом министром, суровый император ограничивался личным выговором:
– Ведь стыдно!
В сентябре 1894 года Александр III, страдавший почками, простудился на охоте в Беловежье. По настоянию врачей больного срочно отправили на юг, в Ливадию, однако воспаление прогрессировало, и 20 октября 1894 года Царь-Миротворец, соборовавшись и причастившись, тихо угас, успев попрощаться перед смертью с женой и детьми, собравшимися в Ливадийском дворце.
Ему наследовал двадцатишестилетний Николай II.
15 декабря, сразу после того, как улеглись траурные волнения, Тертий Филиппов сделал новому Государю обстоятельный доклад о том, как Кривошеин прямо в своём министерском кабинете заключал сделку на продажу для строящейся Рыбинско-Бологовской железной дороги древесины… со скупленных им лесных угодий, причём поставки шли по очень высокой цене. Мина, подложенная государственным контролёром, сработала безупречно: на следующий день царским указом скандальный глава МПС был снят с «лишением придворного звания и права носить мундир»[106].
Государственный контроль Российской империи встречал Новый год на вершине своего могущества. Неизвестно, какую лепту в этот триумф внёс среди других сотрудников Филиппова Андрей Антонович Горенко, но вскоре ему выходит чин надворного советника, и он становится помощником генерал-контролёра Департамента гражданской отчётности. Это было не просто повышение. Андрей Антонович переходил ту заветную для любого служилого человека грань, за которой завершается карьера исполнителя и начинается карьера руководителя. Менялся социальный статус, и Андрей Антонович, чуткий всегда к внешней, бытовой атрибутике, озаботился среди прочего соответствующим преображением собственного домашнего уклада. В памятных записях Ахматовой отмечен ряд новых адресов, относящихся к сезону 1894–1895 годов, когда после Киева и Гугенбурга Горенко вновь утвердились в Царском Селе:
Дача Бернаскони. Безымянный переулок (Мне 4 года?!), Малая дом Сергеева (там сумасшедший Дубельт, внук Пушкина).
В итоге главе семейства приглянулась просторная квартира в доме купеческой вдовы Евдокии Ивановны Шухардиной, расположенном на 15-м привокзальном участке, угловом по улице Широкой и Безымянному переулку. Не в пример памятному «холодному дому» тут была подклеть, были флигель, службы и собственный садик. Во время этих осенне-зимних царскосельских переездов Инна Горенко поступила в Мариинскую женскую гимназию, Андрей начал подготовительные домашние занятия к школе, а пятилетняя Анна продолжала осваивать местные жизненные впечатления. К завершающему периоду её детства относится ещё один фрагмент в «Записных книжках»:
Запахи Павловского Вокзала. Обречена помнить их всю жизнь, как слепоглухонемая. Первый – дым от допотопного паровозика, который меня привез, – Тярлево, парк, salon de musigue (который называли “соленый мужик”), второй – натертый паркет, потом что-то пахнуло из парикмахерской, третий – земляника в вокзальном магазине (павловская!), четвертый – резеда и розы (прохлада в духоте) свежих мокрых бутоньерок, которые продаются в цветочном киоске (налево), потом сигары и жирная пища из ресторана. А ещё призрак Настасьи Филипповны. Царское – всегда будни, потому что дома, Павловск – всегда праздник, потому что надо куда-то ехать, потому что далеко от дома. И Розовый павильон (Pavilion de roses). Я как Птишоз с его женским монастырем, в который превратился его рай, его бумажная фабрика.
Идею особых концертно-развлекательных помещений, подобных курзалам, летним эстрадам в городских парках, но расположенных при железнодорожных станциях, подал сам создатель первой российской железной дороги Франц-Антон фон Герстнер ещё в 1836 году. Царскосельская магистраль строилась на деньги акционеров и была изначально не столько транспортным средством, сколько грандиозным столичным аттракционом, забавой, демонстрирующей в то же время перспективы технического прогресса. Поэтому, по замыслу её создателя, перенесшись по рельсам за двадцать пять вёрст от Петербурга в самое сердце Павловского парка, на берега романтических прудов Большой Звезды, пассажиры Царскосельской дороги прямо с перрона конечной остановки должны были попадать в волшебный по красоте певческий зал (vaux – hall). «В конце дороги, – мечтал Герстнер, – устроится новое Тиволи, прекрасный воксал: он летом и зимою будет служить сборным пунктом для столичных жителей»[107].
Но то, что сумел сделать в Павловске Андрей Штакеншнейдер, превосходило самые смелые фантазии Герстнера. На берегу Вокзального пруда, куда через земли деревеньки Тярлево и живописные лесные заросли бренновской Большой Звезды была проложена узкая железнодорожная просека, вырос музыкальный дворец, равного которому не было ни в Старом, ни в Новом Свете[108]. Появление Павловского вокзала – первой русской филармонии – превращало Россию в мировую музыкальную державу. А сам концертный комплекс в Павловском парке достраивался и совершенствовался, превратившись к концу XIX века в шедевр архитектурной техники. Здесь были три тысячи газовых светильников, которые освещали всю территорию, специальный паровой насос, подающий воду в водопроводы и фонтан, рестораны, кафе, гостиничные номера, оранжереи с отоплением, прогулочные галереи, крытая галерея, ведущая в помещения от железнодорожного перрона, большая и малая эстрады с залами, вмещающими одновременно до 3000 человек, отдельно – театральный зал с тремя ярусами лож и партером ещё на 3000 человек. С начала мая и до конца сентября концерты шли ежедневно, начинаясь с приходом специального шестичасового поезда в 18.10: в понедельник – военный оркестр, во вторник – симфонический оркестр, среда – балетная и оперная музыка, четверг – инструментально-вокальные номера, пятница – симфонический оркестр, суббота – инструментально-вокальные номера, воскресенье – музыкальные вечера общедоступного характера.
И всё это, за редкими исключениями, о которых объявлялось особо, было для посетителей Павловска бесплатным, «без особой платы за вход», как формулировали тогда. Ведь Герстнер, подметив особую, поголовную любовь петербуржцев к всевозможным музыкальным выступлениям, решил эту любовь использовать, приучая столичных обывателей к железной дороге, и настоял, чтобы Общество железнодорожных акционеров взяло на себя все издержки по проведению концертов в Павловском Вокзале. Европейская и русская симфоническая и оперная музыка, слушателями которой до 1838 года были только петербургские аристократы, приглашавшие оркестры и певцов в свои дворцы, стала теперь доступной каждому пассажиру, взявшему билет до Павловска. Устроенный Герстнером «пиар» железных дорог в России удался, сверх всякой меры. Но значение самого Павловского вокзала для страны было не меньшим, чем покрывшая её во второй половине XIX века железнодорожная сеть. И когда в 1899 году Царскосельский участок пути был продолжен Виндово-Рыбинской магистралью, на которой, в обход Большой Звезды, была построена платформа Павловск II (это и есть павловская железнодорожная остановка наших дней), то на защиту старой, тупиковой тярлевской ветки от Царского Села до Павловского Вокзала, которую хотели демонтировать, встал весь город. На имя великого князя Константина Константиновича от лица павловских домовладельцев, торговцев и промышленников была составлена особая челобитная: «С уничтожением в парке музыкального вокзала и железнодорожной станции падет и город Павловск, и мы все должны придти к полному разорению <…> На летнее время в Павловск прибывает более 1500 семейств, и мы большею частью только и существуем летними дачниками, а с уничтожением вокзала едва ли здесь будет жить и пятая часть дачников, так как Павловск признается сырым, канализации не имеющим и освещение в нём слабое, и поэтому несмотря на прелестный парк Вашего императорского Высочества без музыкального воксала г. Павловск не привлечёт дачников…»
