Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Весна. На тополях сережки
Меж клейких прячутся листков.
На теплые шнырять дорожки
Явились ящерички вновь.
На клумбах в шелковистой травке
Ромашки раскрывают зонт.
Цикорий, золотые главки
Подняв, забыл про Ахеронт.
Лишь кипарисы так же хмуры
Да пиний черные зонты,
Но и меж них фиоритуры
Пичужек радостных слышны.
Всё небо – голубая лента,
Безбрежный путь для облаков,
Где только храмов Агригента
Недостает среди холмов.
Но на ковре из изумруда
Стоит лазоревый киоск,
Восьми колонн тосканских чудо,
Аркада, фриз, как чистый воск.
И в том киоске мы эфебы,
Влюбленные друг в друга так,
Что никакие уж Эребы
И даже палача тесак
Страшить не могут. Души наши –
Как желтоклювые скворцы.
Шампанское налито в чаши,
Мы – яви собственной творцы.
Вся сущность в создающем Слове,
Оно же синее, как фриз,
В своей мистической основе
Оно сверкает из­под риз.

Лето. Тополей колонны
Малахитные шуршат,
Словно их на Божьем лоне
Тучи белые смешат.
Липы пряны, олеандры
Промеж клумбами цветут,
Словно никогда Кассандры
Не пророчествуют тут.
На магнолиях, как губы
Сладострастные, цветы,
И в серебряные трубы
С нежной дуют высоты
Облачные серафимы.
Травка на лужке по грудь,
Твари в ней совсем не зримы...
Спрячься, бессловесным будь!
Шапку глубже невидимку
Опусти себе на лоб,
В синюю сокройся дымку
И блаженствуй, как набоб.
Плещут между клумб фонтаны,
Распыляясь с высоты,
Плещут рыбки, как гитаны,
Всё алей вокруг цветы.
Стих мой как ручей струится,
Серебристый меж цветов,
Стих мой – голубая птица
Меж жемчужных облаков.
Кончилось броженье мысли,
Бог отыскан, Бог убит:
Чашки спят на коромысле,
Божий Сын сокрылся в скит.
В том скиту его Невеста,
Вдохновительница слов,
Там пустынная Сегеста,
Крест спасительный готов.
В сладостном цветеньи парка
Жизнь приемлема теперь,
Гость желанный даже Парка:
Хаос раскрывает дверь.

Осень! Осень золотая
Раскрывает дивный скрын
Для приятья горностая
Под рыданье окарин,
Что от грубого Борея,
Как морская снасть, свистят.
В черных тучах батареи
В недругов небес палят.
Сколько золота повсюду!
Что ни тополь, то свеча.
Ветер наметает груду
Золота, рубя с плеча.
Липы, как архиереи,
В ризах золотых стоят,
Золотые орхидеи
Всюду на ветвях горят.
Золотой ковер из Смирны –
Клумба каждая в саду.
Каплет жемчуг, как с градирни,
Скоро будет всё в снегу.
Всё попрячется в подполье,
Всё задремлет до весны.
Нам, уставшим от раздолья,
Тюрьмы зимние нужны.
Никакое совершенство
Возродить не сможет нас,
Но небытия блаженства
Приближается уж час.
Мшистые стоим, как боги,
Мы на мрачном берегу.
Все сокроются дороги
В первом девственном снегу.

Зима. Как ледяные свечи,
Стоят аллеи тополей.
Под горностаем гнутся плечи
Деревьев, снежных королей.
Ни роз, ни лилий: хризантемы
Замерзшие вокруг стоят,
И серых облаков триремы
Холмы соседние пушат.
Зеленые в ряду скамейки –
Как мраморный от снега трон.
Нет ни одной в саду семейки,
Кладбищенский повсюду сон.
Лишь кое­где из снежной клумбы
Торчит засохший колосок,
На все качающийся румбы,
Да воробьиный коготок
Кой­где пуховую подушку
Иероглифом испещрил:
Искал, наверное, подружку,
Иль голод братика морил.
Нет и моей подружки тоже,
Нет самого уже меня,
Нет ничего, – на то похоже, –
Что из словесного огня.
Зато в лазоревой аркаде
На базе каменной лекиф
Стоит аттический в отраде
Небытия: умерший скиф
В нем спит с преставившейся Музой,
И хорошо им там в снегу,
За терракотовой Медузой,
На синем рая берегу!

В дымке Фьезоле синеет,
Флорентийский Монсальват.
Облака благоговеют,
Восклицая: Свят, свят, свят!
На зубчатой колокольне
Стрелка часовая спит,
Рощи пиний безглагольны,
Как усопший эремит.
Из босой один я братьи
Францисканской уцелел:
В истребления проклятьи
Я – единственный пробел.
Как смиренный брат Беато,
Живописец золотой,
Я пишу, что непочато,
Что анахронизм святой.
В храме всюду паутина,
Гнезда серых воробьев,
Пыли бархатной гардина,
Вереницы муравьев.
Солнце сонное в витражи
По пергаменту скользит,
Святости былой миражи
Здесь никто уже не зрит.
Я пишу, но не кобальтом,
А стихами фресок ряд,
И пою высоким альтом
Про тритонов и наяд,
Про героев чистых духа.
И, как желтые листы,
По лесу кружатся сухо
Закрепленные мечты.
За оградой мшистой скита
Жизнь давно уже совсем
Схимником седым забыта:
Он и слеп, и глух, и нем.

Аллея Мильтона, как лента
Асфальтовая, под окном
Уходит вдаль до Агригента,
Что за морем спит вечным сном.
Другой ее конец под гору
Взвивается из бирюзы,
Где очарованному взору
Из чистой выстроен слезы
Грааля храм необычайный.
Пустынен нынче Монсальват,
Манящий облачною тайной
В малиновый подчас закат.
Два полюса суровой жизни:
Христос распятый, Дионис,
А посреди людские слизни,
Толпа голодных, злобных крыс.
Аллеей молодых платанов
Обсажен необычный путь,
Под ними речка из тумана
Струится. Тишина и жуть!
Я у окна стою часами,
Глядя на близкий Монсальват,
Хоть уношусь подчас мечтами,
Как золотистых туч брокат,
В дорийские над морем храмы,
Как маятник туда, сюда
Качаясь, скучной жизни драму
Вновь забывая иногда.
Я крестоносец запоздалый,
Я воскрешенный древний грек,
Я слова мученик усталый,
Я одинокий человек.

В полумраке свежем келья.
Мертвый на стене Христос.
Нега праздного безделья.
Жизненный исчез вопрос.
На комоде книжки сказок,
Гримм, и Андерсен, и Тик,
В рамках много грустных глазок,
Розы милой светлый лик.
Старенькие акварели.
Portovenere. Паранцы.
Сам я у морской купели.
Агавы и чаек танцы.
В полумраке всё чуть видно.
Мир сокрыт за жалюзи.
Ядовитая ехидна
Осталася позади.
Рядом в маленькой гостиной
За игрушечным столом,
Сказкой занята старинной,
Розочка строчит пером.
Афанасьев наш не Тацит,
Кесарей в нем страшных нет,
От него никто не плачет,
Русский в нем мужик­поэт.
Солнца золотые пальцы
Пишут пропись на стене.
Все заполнены уж пяльцы,
Я читаю как во сне.
– Солнышко, мой брат, ты право,
Важен лишь иероглиф,
Жить для сказки наше право:
В душах создается миф. –
К переводчице иду я,
Чтоб поставила печать
На уста мне поцелуя,
Чтоб не зная мира знать.