Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы
Члены Армии Спасения приближаются и пробуют задержать Лирика, но он — такой большой, колоссальный, легко расшвыривает их. Аэро, о котором говорил лирик, близко. Оно огромное, под стать лирику. Вырвавшись от назойливцев, лирик вскакивает в аэро и поднимается. Немедленно целые отряды жандармских аэро нападают на лирика, но он крошит врагов, и получается дождь падающих аэропланов.
Ведь если меня хотят схватить городовые,
Так это пустяки. До свиданья. Тра-та-та-ту! Тра-та-та-ту!
Носите на душах мои пощечины огневые
До нового плевка на Кузнецком Мосту.
Улетает.
Действие второе
Улица. Быстрая смена дневных реклам. Ближний дом с незакрытой передней стеной: все квартиры видны. Улица всё время дрожит, точно на нее смотрят в бинокль, перевертывая его, — она то страшно увеличивается, то ребячески уменьшается.
Влюбленный
Снова одинок… Снова в толпе с ней…
Снова полосую воздух широкобокими криками, как плетью.
Над танцем экипажей прыгают, с песней,
Негнущаяся ночь и одноглазый ветер.
Равнодушная
Загоревшие от холода дома и лысина небесная…
Вывесочная татуировка на небоскребной щеке…
Месяц огненной саламандрой взлез, но я
Свой обугленный зов крепко зажала в руке.
Проходят. Над кружится планирующий спуск биплана, с которого кричит
Лирик
Но-но! Моя лошадка! Я поглажу твою шею,
Взмыленную холодом. Не вертись! Здесь нет вокруг далеко луж!
Эй, не балуй! Правее, правее, правее, правее!
Не задень, конь мой,
Голубой
Небесный околыш!
Ты помнишь: я кричал дуракам: «Бросьте ком
Мин тупых и гладких, как плеши!»
Ну, что ты вертишь хвостиком,
Словно пишешь письмо вон этой пешей!
(Спускается. Спрыгивает с биплана).
Она такая же глупая, как и все. Она каждый день
Кладет на одну чашку тело,
А на другую душу.
И радуется смело,
Если душа перетянула.
Ей не лень
Поутру считать: сколько будет — океаны плюс суша.
У нее на грудях холодные объедки поцелуев мужа.
А она ими голодного любовника потчует.
Смешная! Она не понимает, что в луже
Она
Отражена
С тремя грудями, как и прочия!
Смотри: какую огромную каменную люльку
Город для людей у времени купил,
А я сейчас возьму каланчу и, как в свистульку,
Буду дудеть в нее из последних сил.
Биплан
Тррррр-та-ту-ту-та-книзззззу-от-трррра-та-ззззенита
Ззэззевают-зззззрачки-тррррр-ззззэеленых-ззззиг-зззагов…
Лирик
Эй, девушка, с глазами черней антрацита!
Я у солнца выбил сегодня шпагу,
Которую оно собиралось
Вонзить в пухлые щеки Крита.
Если бы ты знала, как оно перепугалось,
Покраснело
От испуга, пожелтело,
Как канарейки;
Покупало у меня жалость,
Пока на веки его не легли облака, словно трехкопейки.
Женщина
Сегодня в город прибежала ужасно перепуганная судьба,
Что-то кричала, вроде
Того, что умирает возле афишного столба,
Обещалась быть подобной погоде,
Переменчивой и нужной; «только спасите!» — кричит,
Трясет бутафорией оккультных книг,
Хлопает домами, трещит,
Пищит,
А из ридикюля выпрыгивает за мигом миг.
Лирик
Чего же вы все закисли, как сосиски,
Выжеванные, тощие, как брошюрки стихов?!
Возьмите пальцы судьбы, как зубочистки,
И ковыряйте ими между гнилых веков.
Если мир развалился уютно в каменном стуле
И хрюкает хлюпаньем хлябких калош,
Так это потому, что секунды — пули
Оставили следы, которых не сотрешь;
Потому что старая, дряхлая истина докурена,
А кому охота курить окурки, если есть папиросы.
Жгите Голубиную книгу! в обложке лазури она!
Человечество при смерти от книжного поноса!
Голос
Если б построить башню…
Другой
Да, да! Башню громадную
И вскарабкаться на небо!
Там, вероятно, тепло.
Там уютно, там зала такая необъятная,
Где ангелы поют светло.
Лирик
Да неужели вы не знаете, что все . . . . . . охрипли,
Что у них пополневшие голоса!
Они и петь-то отвыкли
С тех пор,
Как в проходной двор
Обратились . . . . . .
У . . . . . . пропали бицепсы и сердечные мускулы,
Они стали похожи на мопсов толстых;
Только и делают, что поднимают воронки ветра узкие,
Как фужеры, и рычат тосты.
Шейте из облаков сорочки бессвязно,
На аршины продается лунная бахрома.
Художник
Он всё врет! Сверху косматый город кажется только грязной
Скатертью, на которой крошками набросаны дома.
И наше счастье, что любовь не спустили мы
С камнем на шее в муть его лирических валов.
Лирик
О да! Я знаю: весь мир — это длинная, нервущаяся кинемофильма
Окровавленных, прыгающих женских языков.
Художник
Как на крыльях мельницы, в водовороте событий
Ты, желающий жить, успел истлеть!
Лирик
Неправда! Посмотрите,
Да научитесь смотреть!
Снимите
С душ запыленный монокль тысячелетий,
Он врезался в душу и заставляет ее хрипеть,
А ведь у вас есть розовеньие дети!
Женщина
Мы боимся города, когда он начинает скакать
С одной
Крыши на другую,
Как каменная обезьяна,
Поутру и
Порой
Вечеровой
Нас тысячью голосов пугать,
Вылезая, как из медальона, из тумана.
Мужчина
У города нечищенные, желтые челюсти фонарей!
Другой
Каждый день рушатся достраивающиеся скелеты!
Третий
Трамвай слопал у меня пять детей!
Девочка
Я не могу есть дома, как конфеты.
Лирик
Вырожденцы! Занавесьте суетою
Свой разговор!
Смотрите: день ночеет! В воздухе смуглеют почки!
Город взмахнул трубою
Завода, как дирижер,
И вставил огни витрин в вырезе фрачной сорочки!
Смычок трамвая заскользил по лопающимся проводам,
Барабаном загудели авто по мостовой,
Всё пляшет здесь и там,
Трам-бум-бум!
Научитесь каждый быть самим собой!
Художник
Послушайте…
Лирик
Я и сам знаю, что электрической пылью
Взыскиваются ваши глаза, но ведь это потому,
Что вы плагиатируете фонари автомобильи,
Когда они от нечего делать пожирают косматую тьму.
Художник
Послушайте…
Лирик
Вы скажете, что ваше сердце ужасно
Стучит, но ведь это же совсем пустяки;
Вы, значит, не слыхали входной двери: всякий раз она
Оглушительно шарахается, ломая свои каблуки.
Художник
Нет, кроме шуток…
Лирик
Вы уверяете, что корью
Захворало ваше сердце, — но ведь это необходимо хоть раз!
Художник
Вы в этом убеждены?
Лирик
Хотите! с доктором поспорю!
У каждого бывает покрытый сыпною болезнью час!
Сутолока увеличивается. Проносится пожарная автомобилья. Факелы вместо фонарей. Она налетает на тэф-тэф похоронного бюро, перевертывает гроб и волочит труп по земле.
А вот, когда вы выйдете, в разорванный полдень,
На главную улицу, где пляшет холодень,
Где скребут по снегу моторы свой выпуклый шаг,
Как будто раки в пакете шуршат, —
Вы увидите, как огромный день, с животом,
Раздутым невероятно от проглоченных людишек,
На тротуар выхаркивает, с трудом
И пищу, пищи излишек.
А около вскрикивает монументальная женщина скорбно
И пронзительно. Ее душит горбатый грешок.
Всплескивается и хватается за его горб она,
А он оседает, пыхтя и превращаясь в порошок.
Художник
