Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Как ты, углекоп, я тоже
Работаю в глубине.
Пускай бела моя кожа
Вся пыль осела во мне.

Не надо бояться клети,
Что в шахту спускает нас.
Но что поделают эти
Лампы, коль свет погас?

Я спал на ложе голубых небес,
В объятьях облачной перины —
Лик с ненаписанной картины,
Безвестный светоч между звезд,
Затерянный среди крылатых сонмов
Ангел.

Но громовой удар, в дремотной мгле
Раздавшийся, меня вернул земле.
Очнулся я
В ее безмолвных недрах,
Ногами в сумрачной воде.
Я был один в слепящей черноте,
Лишь из незримой бездны доносилась
Небытия глухонемая песнь;
В ней горечь сочеталась с тишиной.

Всем сердцем жадным
Я глубоко вздохнул — поднялся ветер
И вздыбилась у ног моих волна.
Как пленная душа, она
Рванулась — и не выдержали сети…
Я полетел воздушным пузырьком
К поверхности,
Воды не потревожа.

Да будет свет, о боже!
Пусть птица снова
Продлит напев, что вечностью самой
Был прерван.
Пусть душа моя,
Что так давно не проронила слова,
Вольется в хор времен
И в хор людской.

И свет настал,
Зажегся, точно лампа,
В потемки детства несшая покой.
Рожденный в мир,

Я пробуждаюсь почкой,
Я голос пробую, как птица,
Сверкаю каплей дождевой,
Что серебрится
На проводе,
Когда гроза прошла.
Ростком и семенем я стал отныне,
Земля простерлась ложем для меня —
Не голубым, но цвета человека:
Мой человек — сегодняшнего дня.

Вновь расцвели подсолнух и вьюнок,
бегония, красавица ночная,
флокс, георгин, ковыль, душистый дрок —
и вновь я счастлив без конца и края.

Совсем не старый Ян сегодня я,
но тяжкий август не ослабит зноя, —
и к сумеркам безмолвие земное
на сердце давит грузом бытия.

Когда растают радуги расцветок
в тумане и забрезжат холода,
не станет слышно птиц средь голых веток, —
о летний миг, исчезнешь ли тогда?

Навек ли канешь? Ведь должно быть Лето
лишь для меня, одно, в последний раз,
отрада сердца, праздник уст и глаз,
триумф цветущей зелени и света.

Но разве мало этого? К чему же
еще одно, Последнее? К чему
я не могу принять прощальной стужи?
Что юность мне? Дала ль она уму

и сердцу зрелость большую, чем годы
иные, зрелые? В кругу светил
сияет лето, лес смыкает своды.
Но отчего я не таков, как был?

Это
напечатанный на бумаге лубок,
он для тех,
чей тощ кошелек
и кому
что к чему невдомек.

Нарисован там волк и ягненок,
бежит ручеек
между ними сироповый…
Эти дружки
облизали бы нежно друг друга,
будь длиннее у них языки.

Нарисован там принц молодой
(ой-ой!).
Перед пастушкой простой
преклонил он колени.
(Какое мгновенье!)
А пастушка
совсем не простушка…
Что за прелесть
эта пастушка!

Есть и мельница там,
словно храм!
Хоть не ленится,
ей не смолоть ни крупинки,
потому что она
чересчур хороша,
эта мельница
на лубочной картинке.

Есть еще там…
А впрочем, какой в этом прок,
ерундой заниматься?
Не наша эта задача.
В жизни тех,
чей тощ кошелек,
все иначе… Совсем иначе!

Подумай об этом безумии,
таком очевидном,
таком безобидном
безумии человека,
который в уединении
пишет стихотворение.

Подумай, в какое он ставит себя положение!
Он мог бы в карты сыграть,
или выпить,
или пойти танцевать,
или в кино
отправиться… Но
в каком-то самозабвении
он пишет стихотворение.

Подумай также о долготерпении
бедняги, который
на знает, как скоро
современники признают его дарование,
и тем не менее
пишет стихотворение.

Подумай о мании
такой очевидной,
такой безобидной
человека, которого даже
не одобряет жена
и который в случае ее одобрения
пришел бы в смущение.

Подумай о том,
кто в поэзию верит,
кто с нею в дружбе
и кого неприятности,
по всей вероятности,
по этой причине
ожидают на службе.

Подумай о том,
кто терпит лишения
и кто тем не менее
(это в наши-то дни!)
пишет стихотворение.

Как будто там белеют усадьбы за опушкой лесной
сверкая голубизной проплывают поля под луной
вечером ты слышишь вдалеке копыта
к реке процокали
потом обманутый тишиной
ты слышишь в родниках движение лунной воды
— вдруг ты слышишь отдельно каждую каплю
вечерней воды —
лошади фыркая пьют
ржанье
и снова к далеким конюшням вскачь

Скользит под луною река длинна
Над длинной рекою устало скользит луна
По длинной реке под луною скользит каноэ к морю

Мимо речных камышей
мимо пологих лугов
скользит каноэ к морю

под скользящей луною скользит каноэ к морю
И так они следуют к морю каноэ человек и луна
Зачем скользят человек и луна вдвоем послушные к морю

Старик на улице
его короткий рассказ о старой женщине
пустяк дешевая трагедия
его седой голос
дребезжит как нож который точили долго
пока сталь не стала совсем тонкой
голос висит отдельно от старика
над черным длиннополым пальто
Высохший старик в черном пальто
похож на обуглившееся дерево
Посмотрите на него
привкус страха у вас во рту
это первый глоток наркоза.