Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Месяц утошпего пса. От ливней, под прелью полей,
Земля пропиталась водой, как трясинная мель
С аллеей железных лесин, но без птиц. На тропе
В канаве ярился ручей,

Глухо молчавший все лето. Лишь он да мои сапоги,
Шорохом жухлой листвы по каменьям тропы,
Разрушали навес тишины над вершиной холма.
Серебрились дождинки на сучьях,

Туманясь быстрее, чем день.
У ручья, возле самой воды, притулился бродяга:
Он спрятал лицо в бороде, утопил в волосах,
Как еж. Я думал, он мертв.

Но спокойствие покойных полей
Было полнее, глубже. Дохнул ледяной ветер,
Притерпевшийся бродяга засунул
Руки — навстречу друг дружке — дальше в рукава пиджака!

Почесал, одна о другую, ноги в лохматых обмотках
Из драной дерюги — и замер. Ветер внезапно окреп,
Осушил дождинки на сучьях,
И сейчас же секущие струи

Стерли очертания фермы.
Поля, туманясь, запрыгали. Черные сучья
Мелко затряслись под ударами стеклянных хлыстов.
А я все так же стоял на стылом ветру,

Глядя, как блестки дождинок бегут по лицу
Спящего. Видимо, очень глубокая вера
Мирно спала в нем — спали немые поля,
Корни, обнявшие душную влажную тьму,

Камни, готовые вынести тяжесть зимы,
Заяц, припавший к земле на вершине холма…
Дождь зачеканил почву до серого блеска свинца, —
Я побежал, и навстречу мне ринулся лес,

И тут я, скрытый от неба дубом, перевел дух.
Хранитель леса повесил соек и сов,
В силках висели ласки, коты, кроты:
Одни — невесомые, словно куски коры,

Другие — гордые формой и весом тел, —
Висели, надеясь дождаться хороших дней,
Под ливнем, склеившим перья и шерсть голов
И лениво каплющим с ног на умерший мох.

Где-то когда-то
Жил некто
В погоне за жизнью.
Такая судьба.
Тяжкая судьба.
Судьба есть Судьба.
Вечная отчаянная гонка.
И первое сомненье: Судьба?
И первые вопросы:
Кто я? Зачем?
Неужели только
Картонный заяц[43] на игровом поле?

Наконец он решился.
Не быть дураком.
Ему достанет сил.
Да, он сможет.
Да. Да. Он скажет себе: стоп.
Смерть! Смерть
Выбившемуся
Из гонки.
Простор! И
Тишина безлюдья
В центре пустыни.

Он был один.
Не видя никого
К западу, востоку, северу и югу,
Он поднял кулаки
И, рассмеявшись в злобной радости,
Замахнулся на вселенную.

Но кулаков не стало.
Но рук не стало.
Но ног не стало, чуть он пошатнулся.
Пришел запоздалый ответ —
Собаки рвали его на части:
Он был
Картонным зайцем на игровом поле,
А жизнью владели собаки.

Я видел, утром вышли в море
Три корабля и по волнам
Помчались вдаль, с судьбою
споря, Навстречу бурям и ветрам.

Один на запад курсом лег
По убегающим волнам.
И влажный вихрь его увлек
К богатым, щедрым берегам.

Другой лег курсом на восток
По зыбким, пенистым волнам,
Но ветер, словно зверь, жесток,
Его отбросил к валунам.

А третий устремил свой путь
На север по седым волнам.
Но ветру надоело дуть,
Он дал обвиснуть парусам.

Гнал ураган, суров и горд,
Ночь по неласковым волнам.
Два корабля вернулись в порт,
А третий не вернулся к нам.

Он плыл на север через льды
По злым, безжалостным волнам
Под одинокий свет звезды
Навстречу бурям и ветрам.

Тетради с песнями вдова хранила много лет.
Ей нравились обложки:
Одна от солнца потеряла цвет,
Другая была в пятнах от бокала,
Одну она подклеила немножко,
А дочь разрисовала.
Так время шло. Однажды их она
Нашла случайно и, удивлена,

Раскрыла. С каждым ласковым аккордом
Сливались в слово
Слога под нотами. И в ритме твердом
Звучали песни юности беспечной,
Как будто старый сад листвой оделся снова,
И молодость казалась вечной.
Вот так же, некогда, в один из вешних дней
Она играла их впервые. В ней
Возникло чувство горькое, что мимо
Промчалась жизнь, метнулась тусклой тенью.
Какое это счастье — быть любимой!

От этой мысли радость и покой
Ее наполнили. Еще мгновенье —
И слезы б хлынули рекой.
Но нет, полузабытыми словами
Не разожжешь невспыхнувшее пламя.

Порою вам о ком-то скажут
Со скрытым смыслом:
Он все послал к чертям
И просто смылся.
И в голосе уверенность, что вам
Приятна будет эта весть,
Что в этом есть и дерзость, и стихийность,
И нечто очищающее есть.

И сплетники, пожалуй, правы —
Ведь дом нам всем успел осточертеть,
Мне, например, противно все: мой кабинет,
И что я должен там торчать,
И вся со вкусом собранная рухлядь,
И жизненный налаженный уклад,
И книги, и удобная постель.
Так что, когда мне говорят:

«Он бросил всех, а у него их куча», —
Я сразу же взволнуюсь, я зардеюсь,
Как будто от «Какой же ты ублюдок!»,
Или «И тут она сама разделась», —
Ведь если он сумел, смогу и я?
И этим я держусь, как и держался,
Живу, трудолюбивый и разумный.
Но я бы с места хоть сейчас сорвался,
Да, и побрел, о гайки спотыкаясь,
Или калачиком свернулся в трюме тесном,
Блаженною щетиной обрастая,
Когда б мне не казался неуместным
Столь преднамеренный скачок назад
Для сотворенья вещи новой:
Поэмы, или вазы, или жизни —
Пусть даже непристойно образцовой.

На мелкой соломе, на блестках стекла
Из хлама готовит постель им забота.
Ни трав, ни земли, ни зимы, ни тепла.
Мам, дай поиграть нам хоть что-то,

Живые игрушки исчезнут не в срок,
Взрослея, мы их почему-то теряем.
Коробка от туфель и старый совок —
Мам, мы в похороны играем.