Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Был солдат
         на небывалой войне,
на дорогах обожженной планеты.
Он сначала видел
             только во сне
День Победы…
Отступал он
         и в атаку ходил,
превозмог он все раненья и беды.
Был готов он жизнь отдать
                        за один
День Победы!..
И ни разу
        ни слезинки из глаз,
он усталости и страха
не ведал…

А заплакал он
         единственный раз.
В День Победы.

Та зима была,
         будто война, –
                     лютой.
Пробуравлена,
прокалена ветром.
Снег лежал,
         навалясь на январь
                         грудой.
И кряхтели дома
             под его весом.
По щербатому полу
                 мороз крался.
Кашлял новый учитель
                 Сергей Саныч.
Застывали чернила
                 у нас в классе.
И контрольный диктант
отменял завуч…
Я считал,
        что не зря
                 голосит ветер,
не случайно
болит по утрам
             горло,
потому что остались
                 на всем свете
лишь зима и война –
из времен года!
И хлестала пурга
             по земле крупно,
и дрожала река
             в ледяном гуле.
И продышины в окнах
                 цвели кругло,
будто в каждую
кто-то всадил
пулю!..
И надела соседка
             платок вдовий.
И стонала она допоздна-поздно…

Та зима была,
         будто война, –
                     долгой.
Вспоминаю
и даже сейчас
            мерзну.

То, где мы жили,
             называлось югом…
И каждый раз,
как только мы вставали,
казался мир вокруг
             настолько юным,
что в нем –
         наверняка! –
                 существовали
пока еще не названные вещи.
Беспомощный,
под безымянным небом
рождался мир.
Он вовсе не был
             вечным.
Усталым не был.
И всесильным не был.
Он появлялся.
Он пьянил, как брага.
Он был доверчивым
             и откровенным…

О, это удивительное право:
назвать землею – землю,
ветер – ветром!
Увидев
     ослепительное нечто,
на миг сомкнуть
торжественные веки
и радостно провозгласить:
«Ты –
небо!
Да будет так
отныне и вовеки!..
Да будет мир
         ежесекундно юным.
Да будет он таким
сейчас и позже…»

То, где мы жили,
         называлось югом.
И было нам по двадцать лет.
Не больше…
И нисходила ночь –
             от звезд рябая.
И мы,
заполненные гулкой ширью,
намаявшись,
почти что засыпая,
любовь
бесстрашно называли
жизнью.

Все хочу я увидеть.
Хочу испытать,
         все, кроме смерти
И услышать все шепоты мира
и все его грохоты.
Но даже и то, что небесный Госплан
                         отпустил мне по смете,
я честно приму.
И вместе с друзьями
                 потрачу до крохотки…
Все желания могут исполниться,
                         кроме самого яркого –
колеса машины времени
                 ржавеют – несмазаны…
А мне б
откусить
от того матросского яблочка!
А мне бы
почуять
рукопожатье товарища «маузера»!..
Это вовсе не кровь,
             это время в жилах играет.
Пусть потом разберутся,
                 кто гений,
                     кто трус,
                         кто воин.
Ведь не тогда человек умирает,
                         когда умирает,
а тогда, когда говорит:
«Я собой доволен…»
Я собой доволен…
             И можно готовить деньги,
заказывать место на кладбище
и траурный выезд…

А в соседнем сквере
                 кудахчут хорошо одетые дети.
И не знают еще,
что им досталась эпоха –
                     на вырост!
Мы об этом тоже не знали.
Мы не верили, что состаримся.
И что однажды
             на сердце у каждого
                             истина выжжется:
никогда не бывает Счастье
конечной станцией!..

…Потому-то и кружится этот мир.
Потому он
         и движется.

Как разглядеть за днями след нечеткий?
Хочу приблизить к сердцу этот след…
На батарее
         были сплошь девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая челка над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…

В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне…
И старшая,
         действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
– Батарея-а-а!
(Ой, мамочка!..
Ой, родная!..)
Огонь! –
И –
залп!..

И тут они заголосили,
девчоночки,
запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
в девчонках этих вдруг отозвалась!
Кружилось небо –
                снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач
             висел над полем боя,
он был слышней разрывов – этот плач!
Ему –
     протяжному –
                 земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
– Ой, мамочка!..
– Ой, страшно мне!..
– Ой, мама!.. –
И снова:
– Батарея-а-а!..

…И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели неправдоподобно жарко
четыре черных танковых костра!
Раскатывалось эхо над полями,
бой
медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали и стреляли,
размазывая слезы по щекам.
и падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя – навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала..»
И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.

И то, чтоб закричать в родильном доме:
– Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне! –
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины…

Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришел с войны.

Было Училище.
Форма – на вырост.
Стрельбы с утра.
             Строевая – зазря…
Полугодичный
             ускоренный выпуск.
И на петлице –
два кубаря…

Шел эшелон
         по протяжной
                     России,
шел на войну
         сквозь мельканье берез.
«Мы разобьем их!..»
«Мы их осилим!..»
«Мы им докажем!..» –
                 гудел паровоз…
Станции,
        как новгородское вече.
Мир,
где клокочет людская беда.
Шел эшелон.
А навстречу,
         навстречу –
лишь
санитарные поезда…

В глотку не лезла
             горячая каша.
Полночь
была, как курок,
             взведена…
«Мы разобьем их!..»
«Мы им докажем!..»
«Мы их оси лим!..» –
             шептал лейтенант…
В тамбуре,
маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый
                сквозняком,
он по дороге взрослел –
                     этот мальчик –
тонкая шея,
уши торчком…
Тол ь ко во сне,
оккупировав полку
в осатанелом
            табачном дыму,
он забывал обо всем
ненадолго.
И улыбался.
Снилось ему
что-то распахнутое
                 и голубое.
Небо,
а может,
     морская волна…
«Та н к и!.»
И сразу истошное:
             «К бою-у!..»
Так они встретились:
Он
и Война…

…Воздух наполнился громом,
                         гуденьем.
Мир был изломан,
был искажен…
Это
казалось ошибкой,
                виденьем,
странным,
        чудовищным миражом…
Только видение
не проходило:
Следом за танками
                у моста
пыльные парни
             в серых мундирах
шли
и стреляли от живота!..
Дыбились шпалы!
Насыпь качалась!
Кроме пожара,
не видно ни зги!
Будто бы эта планета
                 кончалась
там,
где сейчас наступали
                 враги!
Будто ее становилось
                 все меньше!.
Ежась
от близких разрывов гранат, –
черный,
     растерянный,
                 онемевший, –
в жестком кювете
лежал лейтенант.
Мальчик
     лежал посредине России,
всех ее пашен,
            дорог
                 и осин…
Что же ты, взводный?
«Докажем!..»
«Осилим!..»
Вот он –
     фашист.
Докажи.
И осиль.
Вот он –
     фашист!
Оголтело и мощно
воет
его знаменитая
             сталь…

Знаю,
что это почти невозможно!
Знаю, что страшно!
И все-таки
         встань!
Встань,
лейтенант!..

Слышишь,
        просят об этом,
вновь возникая
             из небытия,
дом твой,
пронизанный солнечным светом.
Гор од.
Отечество.
Мама твоя…
Встань, лейтенант!
Заклинают просторы,
птицы и звери,
снега и цветы.
Нежная
     просит
            девчонка,
с которой
так и не смог познакомиться
                         ты!
Просит
     далекая средняя школа,
ставшая госпиталем
                 с сентября.
Встань!
Чемпионы двора по футболу
просят тебя –
            своего вратаря!
Просит
     высокая звездная россыпь,
горы,
     излучина каждой реки!..
Маршал
приказывает
и просит:
«Встань, лейтенант!
                 Постарайся!
                         Смоги…»
Глядя значительно и сурово,
вместе с землею и морем
                     скорбя,
просит об этом
крейсер «Аврора»!
Тельман
об этом просит
             тебя!
Просят деревни,
             пропахшие гарью.
Солнце,
     как колокол,
                 в небе гудит!
Просит из будущего
Гагарин!
Ты
не поднимешься –
он
не взлетит…
Просят
твои нерожденные дети.
Просит история…
И тогда
встал
лейтенант
и шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу:
«Айда!.»
Встал
и пошел на врага,
             как вслепую!
(Сразу же сделалась влажной
                         спина.)
Встал лейтенант!..
И наткнулся
         на пулю.
Большую и твердую,
как стена…
Вздрогнул он,
         будто от зимнего ветра.
Падал он медленно,
                 как нараспев.
Падал он долго…
Упал он
     мгновенно.
Он даже выстрелить
не успел!

И для него наступила
                 сплошная
и бесконечная тишина…

Чем этот бой завершился –
не знаю
знаю,
     чем кончилась эта война!..

Ждет он меня
за чертой неизбежной.
Он мне мерещится
                 ночью и днем –
худенький мальчик,
всего-то успевший
встать
     под огнем
и шагнуть
        под огнем!..

…А над домом тучи
кружат-ворожат.
Под землей цветущей
павшие
лежат.
Дождь
     идет над полем,
родную землю
            поит…
Мы про них
не вспомним, –
и про нас не вспомнят!
Не вспомнят
         ни разу.
Никто и никогда.
Бежит
     по оврагу
мутная вода…
Вот и дождь
         кончился.
Радуга
как полымя…
А ведь очень
хочется,
чтоб и про нас
            помнили.