Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

Спрятавшись зайцем в капитанскую рубку.
Весна приплывала на советском ледоколе.
Он курил в снегах голубую трубку
И, кряхтя, ломал ледяное поле.

Весна перед зеркалом надевала серьги,
Мазала губы парижским «ружем»
И прыгала с палубы на Шпицберген,
В белую воронку ночи и стужи.

…По снегу кружили хвостами скунсы.
Через горы шли медведь за медведем.
Уснувшим спутникам белый Амундсен
Подымаясь кричал — Вставайте! Едем!..

Все ниже и ниже спускались медведи.
Шарили ветры в раскрытом чуме.
Полярное солнце, краснее меди,
Смотрело кровавым оком бездумья.

Снега засыпали весну и розы.
Весна отступала на ледоколе.
— Амундсен тихо засыпал под наркозом,
И врач ему сердце вырезал без боли…

— Цветы, ароматы разлейте!
Цветы, вы ею забыты…
Детскими голосами флейты
Поют в саду Маргариты.
Вы чувствуете? — пахнет раем.
Вы видите: у нас крылья…
Мы взлетим, мы взлетим, мы взлетаем…
Мы весь зал синим ветром раскрыли.
          Мы над звездами ищем забвенья,
          Мы на землю нисходим — для муки.
          Мы ложимся легчайшей тенью
          На закате предсмертной разлуки.
          Только отблеск — мы чувствуем пламя.
          И к морям истекаем, как реки.
          Ты проходишь над жизнью, но с нами,
          И останешься с нами — навеки…
          Ночь восходит все выше и выше.
          Подымается Гость по ступеням.
          Но и в голосе лживом ты слышишь
          Только отзвуки вечного пенья…

Над закатом, над смертью, над всем —
Золотые медузьи глаза
На пастуший глядят Вифлеем,
Смотрят слишком далеко назад.

И тогда без числа и без мер,
Гробный камень отбросив сам, —
Из тебя, из гробниц, из пещер
Я везде восхожу к небесам.

Я расту на эстрадах дождей,
Я врываюсь в оркестр городов,
И с тобой в неизбывной вражде,
Отдаю тебе сеть и улов.

Но ты плачешь, что мой небосклон
Покрывает и сумрак, и ложь.
Но ты плачешь, ты видишь сквозь сон,
Что и ты, как звезда, упадешь.

Поживи, посмотри и подумай:
За границею хмурь и осень.
Корабли нагружают трюмы.
Умирают по паркам лоси.
Да и ты голубеешь и молкнешь,
В красной шапочке бродишь в лесу.

Этот серый безжалостный волк нам
Держит счастье твое на весу.
Ты приходишь, ты просишь, ты молишь,
Закрываешь руками закаты.
Ты разводишь мосты, для того лишь,
Чтоб проплыть твоим телом крылатым.

— Над зарею — дыхание стужи.
Вой оркестра в стенах зоопарка.
Над зарею все выше и уже
Триумфальная черная арка…
Это ночь возникает из глуби.
Ты подносишь свой кубок ко рту.
И летишь, и серебряно трубишь
Над эскадрами в гулком порту.

Покрикивал сиплым альтом
Горячий клубок машин,
Колесами по асфальту
Печатая елочки шин.

          Вот и Рождество для бедных,
          Бедное Рождество!
          — Трубы народов медных
          Кричали: «Ваше-ство!»…

          Старый, обрюзгший герцог
          Сползал на луку седла.
          …Птица вырывалась из сердца
          И вырваться не могла.

          И все казалось — из строя
          Шагнет и повалится труп.
          И шлем улыбку откроет,
          Замолкших на Марне губ.

          И ветер опустит бархат
          Изъеденных газом знамен
          Под копыта коня монарха.
          Под пяту проходящих времен…

          — Дети собирали елки.
          Оставшиеся от шин.
          В лесах завывали волки
          Осипшим альтом машин.

          Под ветром лохматые птицы,
          Ныряя, летели вбок.
          Обугленные страницы
          Листал над полями Бог…

Вчера и сегодня, прикован навек,
От стойки в подвале, от гнева и рюмок,
Вскипая покорной печалью Ревекк,
Как песнь эмигранта взлетает из трюма.

Гудя подымается трубкою ртуть —
Под вечер термометр домов лихорадит,
Выкачивая тепловатую муть
Ночных кабаре на садовой эстраде.

И вот фонарем посветив в вестибюль,
Где скучно, где мрачно, где звери и птицы,
Где с улиц промасленный, синий июль
Войдет как монтер и в кабинку садится, —

Ты всходишь, плывешь и сквозь волны времен
Почтительно скалишь скафандр водолаза
И, крякнув, извергнешь десяток Ион,
На берег контор вознеся по заказу.

И вновь, наяву или только во сне,
— Не вспомнить, не вспомнить… — но сон одинаков:
С земли до небес и белее, чем снег,
Воздушную лестницу видит Иаков…

Так к пристани ж! к небу — и благослови!
И я возношусь над пространством и страстью
Поющим святым ослепленной любви
Над прошлым, над тьмою, над львиною пастью…

…А к утру опять сквозь туманы и плач
У рамп революций веселое соло:
Над городом черной рукою палач
Подымет за волосы мертвую голову…

Крылатый лев, подняв крыло, как парус.
Въезжает в мир, в зал, в зрителей, в меня.
И беглый отблеск черного огня
Взлетает вверх, во тьму, на третий ярус.

          …Я встаю, я готов помочь.
          Укротитель, ты сердце плавишь!
          Ты душу сжигаешь, как ночь,
          На белом рассвете клавиш.

          И мир воскрешая как звук,
          Ты ширишься траурным эхом
          Над мертвою бездной разлук —
          Небесная весть и утеха…

— А в дверь колотя кулаком,
Задыхаясь, шипел как пена
Пришелец в плаще голубом:
«Впустите! Я — тень Шопена!

Скорее, симфония звезд
Пружиною бьется в ухе!
Я должен, пока еще мост
Не поднят и бродят духи»…

          И плащ на куски изорвав.
          Рыдал и грозился чертом…
          А лакей во фраке потертом
          Убеждал: «Уходите, граф…»

В лощину, где дымный отель
Клеймо на снегах выжег,
Ледник, словно Вильгельм Телль,
Съезжал, по ночам на лыжах
И в окна стрелял, как в цель…
Падала в пропасть альпийская серна.
Блуждая, дрожали во льдах закаты.
Плыли в пространствах, легки и безмерны,
Магнетических бурь голубые раскаты.
Стрельчатый бархат рос на окне.
Мисс кутались в соболя.
Весна приходила — и нет как нет.
Сегодня — тридцать ниже нуля,
И серна жарится на огне.
— Часы в вестибюле ходили вразвалку.
Чернели стрелы, вонзившись в «три».
Горы смотрели — им было не жалко:
Люби, ненавидь, живи иль умри.
Но для любви одной жизни — мало,
И много — для ненависти. Замерзай!
…Ночь шевелила змеиным жалом
И наводила слепые глаза.
Ветры крутили бумажный кораблик.
Взлетела ракета у входа в тир.
— Разве руки твои не озябли
Держать на ладонях яблочный мир?..
Засыпала, нахохлившись, черною птицей
Тень, как орел на песке арены.
— Ты видишь — призрак любви двоится
И плачет в пространствах призывом сирены.
Тель пускался за нею в путь.
А в спальнях мурлыкал газ.
Укрывшись, дремали постели.
И всю ночь, не смыкая глаз.
Смотрели сквозь стекла ели
На твою голубиную грудь,
В крови от стрелы Телля…