Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт

Как некогда Балькис стремилась к Соломону,
Я к Эрику неслась на парусах души.
Я видела во сне полярную корону
И ледяной дворец, и музыку тиши.
Я слушала, дрожа, предчувствием томима,
Предчувствием того, что вечно буду с ним.
И вот сбылся мой сон: я королем любима!
И стала я его! и стал король моим!
О, как же мне воспеть венец моих стремлений,
Венец любви моей и торжества венец?
Я славлю царство льда, фиордов и оленей.
Любовник мой! мой брат! товарищ и отец!
Я славлю белый край, в котором ты королишь,
И подношу я в дар тебе свою страну,
Молю тебя, как ты один лишь небо молишь:
Владей мной целиком! люби меня одну!
Рабою припаду к блистательному трону, —
Целуй меня иль бей! ласкай иль задуши!
Подобна я Балькис, как Эрик — Соломону,
Душа моей мечты! мечта моей души!

Что Эрик Ингрид подарил?
Себя, свою любовь и Север.
Что помечталось королеве,
Все Эрик Ингрид подарил.
И часто в рубке у перил
Над морем чей-то голос девий
Я слышу: «Он ей подарил
Себя, любовь свою и Север».

Синеглазый вальдшнеп и веселый зайчик,
  Маленький кусайчик,
Весело играя, бегали в столовой,
  Гас закат лиловый.
Вальдшнеп длинноклювый зайчикова цвета
  Сожалел, что лето
Он уже отбегал, бегая, отлетил,
  Милую не встретил…
А лукавый зайчик, шерсткою как вальдшнеп,
  Думал, что-то дальше
Осенью-зимою будет с ним такое:
  Жизнь или жаркое…
Но в дверях столовой, на ковровом тигре
  Появилась Ингрид,
И ее любимцы, и ее питомцы
  Вновь познали солнце!
И легко подпрыгнув, бросился к ней зайчик,
  Ласковый кусайчик,
А за ним и вальдшнеп поспешил к хозяйке
  На спине у зайки…

И крапчатых форелек, и пильчатых стерлядок
На удочку искусно вылавливать привыкла
  Королева Миррэльская.
И до луны июльской, сообщницы загадок,
Когда ее сиянье острит у кедра игры,
  Веслит лодка карельская.
В невинном развлеченьи так много чарованья,
Так много ожиданья и острых ощущений, —
  Хорошо ей под струями…
И до заката солнца в озаренном молчаньи
Сидит она на лодке в бездумном упоеньи,
  Рыбной ловлей волнуема…
Лишь поплавок сапфирный, стерлядкою влекомый,
Молниеносно канет во влагу малахита,
  Загорится красавица.
О, эти ощущенья ей хорошо знакомы!
И с рыбою ведерко луною все облито,
  Королеве такой нравится.
Любовно фаворитка головку на колени
Царице наклонила, легка, как балерина,
  Королеве сочувствуя…

И обе — в чарованьи, и обе, — в легкой лени:
И Ингрид-королева, и фрейлина Эльгрина,
Девушка алоустая.

  Из октябрьской рябины
  Ингрид варит варенье.
Под осенних туманов сталь — седое куренье
И под Эрика шепот, точно гул голубиный…
  Никому не позволит
  Ей помочь королева.
Оттого и варенье слаще грёзонапева…
Всех улыбкой малинит, всех глазами фиолит…
  (Не варенье, а Ингрид!..)
  А у Ингрид варенье —
Не варенье, а греза и восторг вдохновенья!
При дворе — лотерея, и его можно выиграть…
  А воздушные слойки
  Из рябиновых ягод
Перед этим шедевром посрамленными лягут.
Поварихи вселенной, — перед ней судомойки…
  А ликеры рябиньи
  Выделки королевьей!
Это — аэропланы! это — вальсы деревьев!
Это — арфа Эола и смычок Паганини!
  Всем сластям и напиткам
  Прорябиненным — слава!
Ингрид ало смеется и смакует лукаво
Свой ликер несравненный, что наструен с избытком.

  Луна чуть звякала,
  А Ингрид плакала:
Ей нездоровилось. Душа болела.
  Близка истерика…
  Нет дома Эрика…
Кровь гордогневная в щеках алела.

  О, совершенное
  И неизменное
Блаженство тленное планеты этой!
  Не плачь же, гордая,
  Будь в горе твердая,
На одиночество свое не сетуй.

  Есть тайны в жизни, —
  И как их выяснить?…
Ведь не попался король в измене!
  Но возмутительно,
  Но оскорбительно,
Что разогнул он на миг колени!

  Что миги краткие
  Не пьет он сладкие
Уста любимые, уйдя куда-то!..
  Что есть биение
  В разъединении
Что — пусть мгновение! — но вот одна ты!

  А жизнь поэзилась:
  Ей с детства грезилась
Любовь бессмертная: быть вместе вечно.
  Да, в разлучении
  Всегда мучение…
О, я сочувствую тебе сердечно!

«Мне хочется тихого-тихого вечера, —
  Королева сказала:
— Уйти подальше от искалеченного
  Людного зала…

Мне так надоела свита льстивая,
  Подлая свита.
Я, королева благочестивая,
  Мечтой овита.

Мне даже король со своим величием
  Нередко в тягость.
О, если б упиться могла безразличием,
  Была бы радость…

Лишь ты, Эльгрина моя любимая,
  Моя Эльгрина,
Поймешь страданье неуловимое,
  Взор не отринув…

И что-то потеряно, что-то встречено,
  И что-то сломала…
И даже… самого тихого вечера
  Тиха тишь мало!..»

Съёженная рябина ржаво-красного тона…
Пальчиками голубика с нежной фиолью налета…
  И ворожба болота…
  И колдовство затона…
  И немота полета…
  И крутизна уклона.
Мыши летучей, карей… Месяца позолота…

А вдалеке — две скрипки, арфы и виолончели,
И долгота антрактов, и в долготе окарины,
  Трели любви соловьиной,
  Палевые качели,
  Pas голубой балерины,
  Призраки Ботичелли
И нагота сплетенных Ингрид и фейной Эльгрины.

Эльгрина уехала в гости
К подружке своей в Копенгаген, —
И что на словах раньше было,
Отныне уже на бумаге…
И в чарах изысканной злости
И ревности пишет ей Стэрлинг:
— А если бы я полюбила
Палана не меньше, чем стерлядь?

А если бы я целовала
Фиалки не меньше пионов?
А если бы я тяготела
К искусству — ты слышишь? — шпионов?
Не créme dmaies lilas, а — oporto,
А если бы я свое тело
Лелеяла только для черта?!..

И то ли поет окарина,
И то ли летает сильфида,
И то ли у датского порта —
Конверт, а в конверте — обида.
Смеясь отвечает Эльгрина:
«Целуй, если хочешь, пионы,
И пей, если хочешь, oporto
И даже попробуй в шпионы…

Послушай, но это забавно,
Немножко смешно и наивно,
Но все-таки, о дорогая! —
Так дивно! так дивно! так дивно!
Так будь же всегда своенравна,
Моя голубая голубка,
Но чтобы не смела другая
Познать тебя страстно и глубко…»