Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

В ночи, прислушиваясь к звуку
Грозы, идущей стороной,
Я нашу изживал разлуку:
Ни ты, ни я тому виной,

Что страсть, остыв, ушла навеки.
И все же, глядя в душный мрак,
Я ждал, чтоб мне он подал некий
Понятный сердцу вещий знак.

И было. Молния сверкнула,
Как росчерк властного пера,
И в книге жизни зачеркнула
Все то, что умерло вчера.

Загадка все одна и та ж:
Игрушка ль мы судьбы случайной;
Иль жизни смысл окутан тайной,
Как сфинкс, песков безмолвный страж;

Иль красота и радость мира
Нам только снится, как мираж
В пустынях синего эфира?

Рукой бесстрастной кости мечет
Судьба, бессменный банкомет;
Несчастье — нечет, счастье — чет,
Сегодня — чет, а завтра — нечет…

Играй! Не бойся — прост расчет:
Ведь жизнь твой проигрыш залечит,
А смерть и выигрыш возьмет.

В душе ни ропота, ни горьких сожалений…
Мы в жизни знали все. Мечтавшийся давно
Расцвет искусств — был наш; при нас претворено
Прозрение наук — в триумф осуществлений.

Мы пили творчества, любви, труда и лени
Изысканную смесь, как тонкое вино;
И насладились мы, последнее звено
В цепи взлелеянных веками поколений.

Нахлынул мир иной. С ним — новый человек.
Под бурным натиском наш утонченный век
В недвижной Красоте отходит в область мифов.

А мы, пред новизной не опуская век,
Глядим на пришлецов, как некогда на скифов
С надменной жалостью глядел античный грек.

Благой со строгими глазами
Темнеет Спас: благая Русь.
Я вновь в былом… Опять молюсь
Я пред родными образами,

Молитвы детские шепча…
О чем же крупными слезами
Так плачет белая свеча?

Всю ночь мело. Бил ветер ставней
И жутко плакал у окна…
И, одинокая, без сна
Душа томилась болью давней,

Молясь все ярче, все страстней,
Чтоб эта вьюга замела в ней
И самый след минувших дней.

Камин пригас. Пушась, как иней,
Зола повила головни.
Чуть дым клубится струйкой синей.
А за окном лежит пустыней
Чужой нам мир. И мы одни.

Простой, но близкий на чужбине
Напев, все тот же искони,
Ведет сверчок. В простой кручине
Мы, как в обрядном строгом чине,
Былые воскрешаем дни.

И в созерцательном помине
До боли милы нам они:
Друг, дай мне руку!.. А в камине,
Зардев, как алый блеск в рубине,
Мерцают угольев огни.

Всем жизнь моя была богата:
Любовью, песней и вином, —
Так пусть же вечер за окном!
Полны живого аромата

Былые сны, и их красу
С собой, под грустный блеск заката,
Я в сон последний унесу.

Как медленно течет по жилам кровь,
Как холодно-неторопливо.
Не высекала искр в душе твоей любовь:
Ты как кремень, и нет огнива!

Как вяло тянутся холодной прозой дни:
Ни слов, ни мук, ни слез, ни страсти.
Душа полна одним, знакомым искони,
Холодным сладострастьем власти.

Повсюду в зеркалах красивое лицо
И стан величественно стройный.
Упругой воли узкое кольцо
Смиряет нервов трепет беспокойный.

Но все ж порою сон медлительный души
Прорежет их внезапный скрежет,
Как будто мышь грызет, скребет в ночной тиши
Иль кто-то по стеклу визгливо режет.

На кафедре высокий молодой человек
Громко, не подымая тяжелых век,
Читает.
На бумагу падает бледный свет,
И вокруг Государственный Совет
Благоговейно внимает
Всей своей верной легавой душой,
Как хозяину преданный пес большой,
В слуховые трубки
И в трубочки рук
Впитывая, как губки,
Каждый звук.

Устами, глазами
Пьют слова.
Лысыми и блестящими лбами,
От краски зелеными волосами,
Порами явных и тайных морщин
Внемлют, слышат,
Дышат едва,
И громкий голос,
Благодатный ветр высочайших слов,
Еле колышет
Перезрелый колос
Старческих отяжелевших голов.

Слились все:
Лопухин в своей пышной красе,
Великолепный вельможа,
И мумия юноши, вставшая с ложа, —
Оленин[55] с мальчишеским древним лицом,
Граф Литта[56] с мальтийским крестом,
Наивный и седокудрый
Карамзин, и Сперанский мудрый,
Князь Куракин[57] и Кочубей,
И маленький буффа — Голицын[58].
Не разберешь, хоть убей,
Где виги, где тори —
Все лица
Слились в одно.
И оно
С блаженством во взоре
В некое светоносное море
Погружено.

«Ангелом я покойным дышу,
Пусть он мне предводительствует,
Но можем ли мы рисковать
Положением государства,
Этого обожаемого отечества?
Я исполняю свой долг.
Присягну, как первый верноподданный
Брату и моему Государю».

В ответ
На слов превыспренних ворох
С блаженной тоскою во взорах
Шептали ему верноподданно — слабое «нет!».

Буйность воскликновений,
Звоны копыт о лед;
Гуды и гул борений,
Камней разгульный лет.
Это свободы Гений
Толпы мутит, мятет.
Всюду водовороты,
Лопнул упругий кран.
В весе полен — полеты,
В грузе бревна — таран.
Богом был царь. Но что-то
Сдвинулось. Он — тиран!

Зверь, отхлебнувший крови,
И захлебнется в ней.
Гончую ль остановишь
Свору ночных страстей?
Вихорь безумья, внове
Веяньем вольным вей!

Миг — и в щепах плотина,
Вал все препоны снес.
Вот ниспадет лавина,
Вот запоет хаос.
Миг… Вдруг хлыст господина!
Зверь заскулил, как пес.

Тщетно борись с волнами,
Дно нащупывай, шарь…
Ничего под ногами, —
Тонешь ты, русский царь!
Вдруг барабан и знамя
Твердо идут, как встарь.

Преображенский, первый
Близится батальон.
Царские крепнут нервы,
Выпрямляется трон.
О, воистину первый
В мире всём батальон!

Словно Урала скалы
Или Невы гранит,
Синяя сталь сверкала.
Что за волшебный вид!
Щурится зверь; оскалы
Морды; визжит; бежит.

Громче «ура», солдаты,
Слуги, друзья, рабы!
Самодержавье свято
И тяжелей судьбы.
Дружно «ура», ребята,
Шире крестите лбы.

Вам же года неволи
Ваши несут штыки.
Бунту безумной голи
Окрик, прицел, клыки!
В буйном ты, Русь, камзоле
Цепи тоски влеки.

Вашим же детям цепи
И подневольный труд.
Эх, широки вы, степи,
Буйных разгулов гуд!
Против себя же крепи
Выстрой, о русский люд!

Бежали…
Дул сырой морской
Ветер с такой тоской…
Стреляли.
Неслась картечь,
Как порывы сырого ветра,
И пушек извергали черные недра
Смерти смерч.

Чрез полыньи и крови лужи
Вел по Неве свой нестройный взвод
Бестужев.
Ядра ломали лед.

Рылеев,
В серой толпе затерявшись, бежал,
Звал, рукой безнадежно махал:
«Смелее!..»

И Кюхельбекер, бедная Кюхля,
Рыхлая рохля, шлепал по снегу
Ногами, обутыми в слишком широкие туфли,
И еще верил в победу.

Юный Одоевский
Тоже кричал и тоже бежал.
Боже, не праздник, не светлый бал…
Где скроешься?!

На перекрестке Булатов
Думал: «Не с ними ли светлая смерть,
Близкое небо, ясная твердь,
Твердая смерть солдата?..»

И слыша, как бухают пушки,
Князь Трубецкой
С смертной тоской
Зарылся лицом в подушки.
И ежась от боли
И нервно смеясь,
Бедный Князь,
Вождь поневоле,
Как будто попавши во фраке в грязь,
Морщился, корчился, весь виясь,
Брезгливо, бессильно и думал: «Доколе,
   доколе, доколе?..»

И серые, сирые,
Пошедшие вслед командирам,
Вслед офицерам,
С слепою верой
Солдаты
Бежали, как стадо,
Ибо не знали,
Что делать им надо,
За что умирать.
Они, прогнавшие Наполеона,
Бежали с воем, визгом и стоном,

Русской свободы бессильная рать.
«Эй, Фадеич,
Дай тебе подсоблю,
У тебя колено в крови!»
Нет, не избегнуть смерти иль плена…
Кто там, — враги иль свои?..