Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Они — большевики.
                               …Среди проклятий
Пожар переползал из дома в дом,
И задыхались площади кругом
В дыму, от огненных его объятий.

Кто не радел тогда о «нищем брате»,
Не призывал, знамена ввысь подъяв,
Под вспышки молний, в громовом раскате
Стать на защиту «вековечных» прав?

Кичась казацким чубом, дик, кровав,
Широкоштанный, пьяный друг традиций
Метлой железной выметал, поправ,
Всё «племя инородцев» из столицы,

И улетел потом быстрее птицы,
Набив народным золотом карман.
И появился вслед из-за границы
Другой спаситель — именитый пан,—

И он исчез, рассеясь как туман,
Теряя в бегстве по пути подковы.
Тут, с бандой налетая на крестьян
И флаг трехцветный поднимая снова,

Старался «потрясенные основы»
Восстановить свирепый генерал.
Он, на любые мерзости готовый,
Разбойничью резню благословлял

И кровью залил Ярославов вал,
Грудных младенцев попирал ногами
И выл кровавой пастью, как шакал,
У виселиц под черными столбами.

Пропали все. Лишь, закопчен боями,
Наш красный Арсенал стоял, суров:
Звезды рубиновой зажегши пламя,
Покрытый славою, к боям готов.

Чернел наш Киев пустотой домов,
Клонились тополя от непогоды…
Но на позор он не послал послов
В стан вражеский! Прошли страданий годы.

В сиянии труда, наук, свободы,
С несокрушимой твердостью руки
Подняли счастье своего народа
На плечи люди, мощны и крепки, —

И вот на берегу Днепра-реки
В грядущее, в просторы вековые
Открылись нам Ворота Золотые!
Кто это всё свершил?
                                  — Большевики.

Сколько гения, как много
Человеческой мечты
Тут потрачено, чтоб строго
Эти гордые черты,
Эти линии к порогу
Деспотического бога
Мир взнесли от суеты.

Сколько тут людской работы,
Сколько пота… Боль и страх
В этом блеске позолоты,
В этих легких куполах.
Как колонн крылаты взлеты!
Как работали илоты,
Нищий люд, в ярме заботы
Изнывая на лесах!

Дни церквей и черных келий,
Как миражи, отлетели,
Свет навек их позабыл.
Шум работы и веселья
Побережья огласил,
И дороги запестрели
Сквозь леса и мрак ущелий,
И растет иной Растрелли,
Где Растрелли старый был.

О странном здании не ратуя,
На нем мы остановим взгляд:
Окаменели там пернатые,
Там когти и клыки висят,

Газели там, и с павианами
Меж ибисов — гиппопотам, —
Пустынными мы дышим странами
И джунгли вспоминаем там.

О стиле вовсе забываючи
В пылу охотничьем своем,
Убийца львов, губитель заячий,
Пан Городецкий вывел дом.

Он строил дом, как в детстве клеим мы
Избушку для своих забав,—
Его различными трофеями
Или подобьем их убрав.

О вкусах спорить не положено,
Но разве речь о вкусе тут —
Ведь эти окна и прихожая
Как символ той поры встают.

Хоть следопыта африканского
Не увенчает свежий лавр, —
Но памятник каприза панского
Занятней, чем ихтиозавр.

Я этим не хвалюсь, что мало я знаком
С чудесной техникой, с величьем индустрии,
Но солнце и гроза здесь, в Киеве моем,
Волнуют душу мне — чудесные, родные.

Любуюсь я людьми, жму крепко руку им,
Внимаю их словам, ловлю в глазах сиянье,
И небо кажется мне куполом большим
Многоколонного, торжественного зданья.

Еще есть уголки, где плесневеет тлен,
Усмешки злобные, предательские взгляды,
Еще потайный враг готовит ряд измен —
В счастливой гордости слепыми быть не надо.

Торжествовать — о нет! Работать — да! Нужна
Работа! Напрягать все мускулы, как струны!
Потоплен злой кумир, но хочет всплыть со дна…
А вольный Днепр шумит: «Не выдыбай, Перуне![19]»

Высокий взлет холмов, деревьев рост могучий,
И Днепр, атласные взметнувший рукава,
Дома и здания, обрывов желтых кручи,
И марево песков, и камни, и трава,

И эта даль, леса́ в струистости бескрайней,
И склоны, где растет полынь и зверобой,
Оркестра медный рев, и звон, и шум трамвайный,
Работ и отдыха напевно-мерный строй,

И черно-сизый дым в низине над Подолом,
Покрасок запахи, асфальт в котлах, костры,
И пляж, где счета нет телам бронзово-голым,
И эта суетня весенней мошкары —

Весь этот кругозор с чертою огневою,
Переломляясь в блеск глазных несчетных призм,
Течет одним путем с Батуми и Москвою
В обширный океан, течет — в социализм.

Прозрачна синева, как будто вырезная,
И пурпур паруса окрасил, золотя…
Как дивно всё цветет, сверкает даль какая,
Певучий Киев мой, немых веков дитя!

Свет электричества в закутах тьму рассеет,
Рука рабочего поднимет звонкий щит,
Широководный Днепр уже не обмелеет,
И солнце прорастет сквозь киевский гранит.

Над землей сентябрь и август
Шпаги длинные скрестили,
Несмертельные две шпаги —
Желтый луч и серый дождь.

Над медвяною землею,
Над пустынным колким жнивьем,
Над баштанами, где зреют
Зеленеющие тыквы,
Над протяжным птичьим свистом
Несмертельный бой идет.

Сталь о сталь звенит неслышно,
То сверкнет, то снова гаснет,
Очи синие встречают
Серых длинные ресницы,
Только злобы нет в очах!
Сколько сил в любом движенье,
Кровь живет в ударе каждом,
На десницах обнаженных
Бьются мускулы, как струны,
Смех слетает с полных губ.

А земля — в красе медвяной,
А поля, мечтая, дремлют,
А в просторных огородах
Тыквы стелются на грядах,
И в протяжном птичьем свисте —
Крыл широких ровный взмах.

Как слово милой, в памяти моей
И молния зеленой гибкой вербы,
И тот холма зеленого зигзаг
За стеклами вагона. Пастушата
С ногами загорелыми, с мешками
Заплечными бежали нам навстречу,
Махали нам руками. И мохнатый
Щенок — веселый, шустрый их приятель —
На поезд лаял в радостном презренье,
А ветер голубые тени гнал
Над лугом, над девической фигуркой,
Такой изящной, стройной, как бывают
Одни лишь незнакомки, — над леском,
Уже пронизанным лучом заката…
Писать об этом долго на бумаге,
И в памяти остался долгий след,
А всё — мгновенье только продолжалось.
Один из мальчуганов дольше всех
Махал руками нам; его друзья,
Щенок мохнатый — все к делам вернулись,
И только он один еще смотрел
Вслед поезду, что круто выгибался
По колее, загадочно блестящей,
Но что́ он думал, неизвестно нам.

И я припомнил прежних ребятишек,
Мимо которых весь их рабский век —
От детских лет, иссеченных кнутами,
До старости печальной — пробегали
Составы желтоглазых поездов,
Им оставляя только клочья дыма
Да робкие мечтанья о чужой,
Счастливой жизни, шумной, многоцветной, —
И думал радостно, что, может быть,
Вот этот загорелый пастушонок
Сам поведет когда-нибудь в просторы
Веселые большие поезда,
И сам проложит ровные дороги
Сквозь наши оснежённые поля,
Сам будет ветром, молнией, огнем
Пересекать зеленое раздолье.

Был ранний час, и пассажиры спали,
И сонный умывался пароход
И фыркал, словно конь. Едва вставали
Лучи зари над серой гладью вод.

На палубу я вышел. С удивленьем
Скамья сырая встретила меня.
Вился дымок над лугом в отдаленье,
Дыханье трав над берегом гоня.

Какой-то дед, потягиваясь, вышел,
Сел на скамейку — тоже на мокрень —
И закурил. Махорка духом вишни
Мне в сердце детства колыхнула тень.

Заговорили мы (над берегами
В бубенчики звонили кулики),
Дед вынул узловатыми руками
Какие-то потертые листки.

А, понимаю! Там, по всем равнинам,
Где стелются посевы и сады,
Летает мотылек, на вид невинный,
Несет он людям пригоршни беды.

Приносит он на крыльях год за годом
Пустыни призрак, желтый, как скелет…
Чтоб истребить разбойничью породу,
Простое средство изобрел сосед.

Старик прошел сквозь дебри издевательств,
Он их запомнил, как проклятый сон.
Над ним смеялись: «Вот изобретатель!
Кулибин! Самоучка! Эдисон!»

Теперь всё по-иному — глянуть любо!
Земля чудес не видела таких!
И на лице, морщинистом и грубом,
Цвели глаза моложе молодых.

А день всё рос… И чайки подымали
Протяжный крик над бурою водой,
И пассажиры сонные вставали,
И рыбий плеск взлетал над глубиной,

И профиль комсомолки рисовался
На синеве распахнутых небес,
И мачтами высокими вздымался,
Как будто сон прекрасный, Днепрогэс.

Над землей сентябрь и август
Подали друг другу руки:
В этой — солнце золотое,
В этой — месяц молодой.

Просвистели сонно кряквы
Над болотом утомленным;
В лозняке густом и низком,
Где прозрачный лег туман,
Гомонят перед ночлегом,
Легким облаком спускаясь,
Говорливые скворцы.

А земля — в красе медвяной,
А над северными льдами,
Над суровым океаном
В острой, птичьей высоте
Путь прокладывают новый
Храбрецы аэронавты,
Молодою сединою,
Как венком, покрытый Шмидт.

А земля — в красе медвяной,
А в пустынях азиатских,
Где склоняется без ветра
Звонким стеблем саксаул,
Наши братья, наши сестры
Добывают в недрах воду
И, пустыни орошая,
Сеют щедро золотое
Живоносное зерно.

Я стою, ружье сжимаю,
Ожидаю перелета,
Я вдыхаю грудью жадной
Сырость легкую лугов, —
А душа уж набухает,
Как весною почка дуба,
И распустится, и скоро
Песней новой запоет.

Всё тебе, земля родная,
Всё тебе, моя Отчизна,
Где над полем обновленным
Ходит смуглый смелый труд!
Всё тебе несу с любовью,
Приношу на юг, на север —
Дело рук, работу мозга,
Блеск очей и сердца кровь!