Геннадий Алексеев - Стихотворения
Она все злится на беспутного Катулла— ведь обещал же подарить сережки!
Когда я прохожу мимо них белой ночью, они смотрят на меня и молчат.
Что означает
молчание зданий,
выстроившихся в ряд
вдоль бесконечных пустынных
и глядящих на меня
не мигая
тысячами окон?
Или они просто спят с открытыми глазами?
ДУРНАЯ ПРИВЫЧКА
Долго я ковырял свою душу, искал в ней изюмину.
Да так и не нашел.
Пришел приятель и говорит:
— Ты что, не видишь?
Вся душа у тебя расковырена!—
Я покраснел
и застегнулся на все пуговицы.
— Ты что, рехнулся?— сказал приятель.—
Как же ты будешь жить-то с расковыренной в кровь душой?— Я побледнел
и стал барабанить пальцами по столу.
— Зачем ты душу-то ковыряешь?— спросил приятель.-
Делать тебе, что ли, нечего?—
Я потупился и говорю:
— Дурная привычка!
ПОГРЕБЕНИЕ ПОЭТА
Был ли кто при погребении поэта, кроме одного полицейского чиновника, сведений не имеется.
Из воспоминаний И. И. Васильева о А. С. Пушкине
Был ли кто при погребении,
кроме одного полицейского чиновника
с распухшей от флюса щекой?
Он прятал щеку в стоячий воротник.
Был ли кто,
кроме этого чиновника и какой-то приблудной дворняжки с отвислыми ушами?
Она вертелась
под ногами у могильщиков.
Был ли кто, кроме чиновника, этой дворняжки и голых весенних деревьев?
Они стояли поодаль, печально опустив головы.
Был ли кто при погребении поэта, кроме полицейского чиновника с его дурацким флюсом,
паршивой вислоухой дворняжки, скорбных деревьев и низких- серых туч?
Они были недвижимы и глядели сверху в разверстую могилу.
Был ли кто еще?
Кажется,
никого больше не было.
Через час появилось солнце, пробившись сквозь тучи.
Оно опоздало.
В предгорьях Копет-Дага я жил когда-то.
И, помнится, клубились облака над горными вершинами порою.
Когда же небо было чистым и прозрачным, врезались в синеву зубчатые вершины, и синева пред ними в страхе трепетала.
И, помнится, я синеве сочувствовал и, помнится, пытался ей помочь, а синева была за это благодарна.
Жестокость гор в те годы для меня была непостижимой, но и после
она осталась для меня загадкой.
Цицерон, например, владел семью виллами, одна из которых найдена в окрестностях Помпей.
Из книг
Уступи мне, Цицерон,
одну свою виллу-
у тебя их вон сколько!
Подари мне, Цицерон, хоть небольшую старенькую виллу — хочется пожить на лоне природы. Да отдай ты мне, Цицерон, эту ветхую заброшенную виллу у подножия Везувия —
она же тебе ни к чему!
Отдаешь?
Вот спасибо!
А я думал, что ты жадина.
Целый месяц я блаженствовал на роскошной,
беломраморной, многоколонной, украшенной фресками, уставленной статуями.
увитой розами сказочной вилле, пока Везувий не проснулся.
Целый день
я любовался его извержением, пока не погиб.
Целую вечность я пролежал
под толщей камней и пепла, пока мой прах не откопали.
Будь здоров, Цицерон, подаривший мне виллу в Кампанье! Да хранят тебя богиі
I Г. Алексеев
Сидит,
сложив руки на коленках. Чего-то ждет.
Пальцы тонкие, хрупкие, нежные.
Ногти длинные, острые, красные.
Коленки круглые, гладкие, белые.
Чего она ждет-то?
Ясное дело — счастья.
Оно уже идет к ней, оно уже подходит, оно уже на пороге, оно уже пришло.
Тут она вскрикивает, вскакивает и бросается наутек испугалась, бедняжка, своего счастья.
Счастье пускается за ней вдогонку.
Смех, да и только! Счастье несется за ней большими прыжками.
Страх, да и только! Счастье настигнет ее, беглянку.
Нет ей спасенья!
Кто же это может
спастись от счастья?
Глупость какая!
џ џ џКакие мы, однако, смешные!
У каждого есть тело —
бестелесных вроде бы нет, у каждого есть душа —
хоть маленькая, да имеется, у каждого в груди что-то стучит — представьте себе, у каждого!— и каждому хочется неземного счастья — ей-богу, каждому!
Но каждому чего-то не хватает.
Кому — благоразумия, кому — безрассудства, кому — крыльев за плечами, а кому — и волос на темени.
Какие мы, однако, несовершенные!
Отчего же не обретаем мы совершенство? Чего мы тянем?
У каждого на то свои причины, свои отговорки, свой резон.
Пессимисты полагают,
что совершенство недостижимо.
Так да здравствует же оптимизм!
СТРАННАЯ ЖИЗНЬ
Вижу —
стоит в отдалении какая-то женщина.
Кажется, это она!
Да, конечно, это она!
Несомненно, это она — моя единственная, моя несравненная, возлюбленная моя жизнь!
Подбегаю
и хватаю ее за руку.
— Чего стоишь,— говорю,— пошли домой!
Странная жизнь у меня: отойдет в сторонку и стоит —
ждет, когда я о ней вспомню, когда спохвачусь, когда брошусь ее искать.
Но далеко не уходит до поры до времени.
Каждое утро,
когда я открываю глаза,
я вижу окно
и в окне — небо.
Каждое утро
оно напоминает мне о том, что я не птица.
-г -Я*СТИХИ ОБ ИСТОРИИ
История туманна.
Были какие-то гиксосы,
были какие-то филистимляне и арамейцы, альбигойцы тоже были какие-то.
Были варяги и были греки.
И отчего-то греки
пробирались в варяги (чего им дома-то не сиделось?), а варяги почему-то
пробивались в греки (чего им, собственно, не хватало?).
Ужо и я погружусь в непроницаемые туманы истории.
В розовом тумане древности я непременно встречу гиксосов, найду филистимлян и разыщу арамейцев, а в голубом тумане средневековья я наткнусь на альбигойцев, уж это точно.
И если вдруг на минуту
все туманы рассеются, вы увидите, что я плыву с варягами в греки на большой, крутобокой, красивой ладье
под широким, разноцветным, туго надутым парусом.
Варяги возьмут меня с собой, я надеюсь.
Если не возьмут, будет обидно.
Что мне делать?
Разумеется, свое дело.
Засучу рукава, поплюю на руки и приступлю к делу.
Весь день, не разгибаясь, без отдыха
буду делать свое трудное дело, буду делать его сам, без чужой помощи, буду делать его на совесть.
Сделаю свое скромное дело,
спущу рукава,
отдохну
и подумаю, что делать дальше — точить лясы? бить баклуши? считать ворон?
Начну считать ворон и вдруг замечу,
что мое дело еще не закончено. Погляжу на свое дело внимательно и внезапно обнаружу,
что оно сделано лишь наполовину. Рассмотрю свое дело как следует и неожиданно пойму,
что оно только начато.
Почешу в затылке, снова засучу рукава, снова поплюю на руки, снова возьмусь за дело.
Всю жизнь в поте лица
буду делать свое большое дело.
Умру,
и мое дело
останется незаконченным.
Меня похоронят с засученными рукавами.
Посмотришь, прищурясь, вдаль — берега не видно.
Поглядишь внимательно в голубую даль— берег незаметен.
Вглядишься пристально в ясную даль — берега нет.
Безбрежность.
Зачем же тревожиться?
Не лучше ли радоваться?
Радуйтесь,
радуйтесь:
берега нет — безбрежность!
УПРЯМЫЕ МУЗЫ
Я с сеточкой по улице иду, а в сеточке батон и пачка чая и полкило молочной колбасы.
г
За мною музы семенят, все девять, в сандалиях и в тонких, разноцветных, струящихся по их телам хитонах.
Вот дождичек пошел, медлительный,
осенний,-
заморосил,
закапал,
зашуршал.
Я музам говорю:
— Оставьте вы меня!
Промокнете!
Ступайте восвояси!
Скорее возвращайтесь к Ипокрене!— Они не слушаются и упорно под дождем меня сопровождают.
Я сержусь, я топаю ногами, я кричу:
— Немедленно бегите к Геликону Простудитесь!
Ведь осень на дворе!—
Они и ухом не ведут — ну что ты скажешь!
Но не сидеть же дома, в самом деле, из-за упрямства их?
Вот наказанье, право!
.ІЇ
•V
ПИСАТЕЛЬ
Все пишет и пишет — говорит, что он писатель, говорит, что не писать нет у него никакой возможности.
Как ему помочь?
Отнять у него машинку?
Отобрать у него авторучку?
Украсть у него карандаш?
Все равно он будет писать
обгоревшей спичкой на коробке
или ногтем по штукатурке,
все равно он станет писать на земле
носком ботинка,
и никак уж ему не помочь,
коли он писатель.
гостиПозавчера
