Сергей Соколкин - Соколиная книга
Но каково же было мое удивление, когда среди «газетчиков-трибунов» я увидел «мирного поэта» Юрия Кузнецова. Среди всей этой суеты он выглядел как слон в посудной лавке, не знающий, куда деть свое большое тело. Физически, конечно, от него, как и от Бориса Примерова, не раз приходившего на баррикады у Белого дома, не было никакого толку, чем он мог помочь… Журналистикой Кузнецов не занимался, не писал о сиюминутном. Но быть в стороне он тоже не мог. Убивали его страну, его народ. И он был со своим народом, со своей Родиной. Потому что являлся яростнейшим государственником, державным строителем, имперским поэтом. И он был готов защищать свое Отечество, свою великую Державу, называлась ли она Советским Союзом или Российской империей. Суть-то у них одна. И враг один.
8После октябрьских событий, физического поражения оппозиции, разгрома газеты «День» над всеми нами, кто имел отношение к закрытой газете, к Проханову, навис вполне реальный «дамоклов меч». Добрые люди рекомендовали нам какое-то время не только не ходить на работу (которой, впрочем, в тот момент уже не было), но и вообще уехать из своих квартир, а еще лучше из Москвы. Над Прохановым реально нависла смертельная опасность. И продолжалось это не день и не два. И даже когда была открыта новая газета «Завтра» (ничем, впрочем, не отличающаяся от своей предшественницы), поначалу издававшаяся в разных городах России и бывшего СССР, ненависть к «красно-коричневым» и желание «либералов» «додавить гадину»
(вспомните «интеллигентнейшую» Лию Ахеджакову) меньше не становились.
Как-то незаметно исчезли несколько сотрудников газеты, перестали печататься некоторые бывшие авторы (правда, появились новые, гораздо более боевые), трусливо замолчали некоторые политики. А поэзия жила. Стал бойцом «тихий лирик» Борис Примеров, вовсю громил врагов своим словом и стариковской палкой добрейший Николай Иванович Тряпкин, не умолкал поэт и подвижник Валентин Сорокин. И конечно же, не мог стоять в стороне от происходящего Юрий Кузнецов. И на страницах газеты «Завтра» (и других патриотических изданий) появились его стихи «Что мы делаем, добрые люди», «Федора», «Где ты, Россия, и где ты, Москва?»
9Все произошедшее в октябре 1993 года отра зилось и на моей судьбе. Через несколько дней после чудовищного расстрела Парламента следователь Пустовалов по указу прокурора вновь «открыл» мое, давно закрытое «дело» (Проханова обкладывали со всех сторон). Но, слава Богу, и друзья были. Письма в мою защиту и поддержку кроме родной газеты написали редакторы «Нашего современника», «Литературной России», «Русского Собора», «Народной газеты», «Палеи», председатели Союза писателей России и Москвы, писатели Виктор Розов и Владимир Солоухин…
И вдруг, как-то вечером прихожу домой, раздается телефонный звонок. Снимаю трубку: «Это Кузнецов. Сергей, я слышал, у тебя проблемы… В общем, я тут кое-что написал. Немного, но, думаю, хватит. Скажи, на чье имя надо писать?..»
Я чуть не заплакал, был очень тронут. Думал, ему не до того – ходит весь погруженный в свои мысли о вечном, нетленном. А ведь узнал, в тяжелую минуту не поленился, не побоялся – написал. Да еще и нашел для меня теплые, высокие слова, назвав меня «поэтом, одним из интереснейших в своем поколении».
10Весна 1994 года. У меня наконец-то вышла полноценная книга стихов, изданная по тем временам просто шикарно – в цветной обложке. Помогли с изданием Московский международный фонд содействия ЮНЕСКО и лично – Зураб Церетели. Я весь на подъеме, настроение хорошее. На службе в газете тоже все отлично: сделал несколько интересных интервью. Напечатал в «Завтра» и других изданиях более десятка подборок стихов, обо мне написали Тряпкин и Примеров в «Литроссии». В общем, жизнь складывалась. К тому же, благополучно и окончательно завершилась моя эпопея с Бутырской тюрьмой.
Не бывает худа без добра. Жена меня до этого много раз спрашивала, почему у меня столько стихов о любви, а ей я не посвятил ни одного… Я всегда отвечал, что ведь она рядом, я ее очень люблю, и у нас все хорошо. А стихи рождаются страданием, переживанием. Вот и накаркал… За этот «бутырский» месяц в переполненной ворами и убийцами камере, где мы, не блатные, спали по очереди на одной шконке (кровати) три человека, я написал десять стихотворений о любви, посвященных моей жене. Их тут же опубликовали газеты «День» (пока я еще находился в Бутырке), «Московский железнодорожник», журналы «Московский вестник», «Наш современник» и другие издания.
Так вот, циклом любовной лирики «У меня на тюрьме» и открывалась моя книга «Ангел в окровавленной слезе». Я с удовольствием дарил книги своим друзьям, сослуживцам, коллегам-поэтам.
И вот как-то около редакции, а она располагалась тогда в СП России, я столкнулся с Кузнецовым. Он стоял у открытого окна под лестницей и как-то сосредоточенно-рассеянно курил (первое я понял по глазам, второе – по движению рук, стряхиванию пепла). Он был хмур, может быть, нездоров. Я, забежав в редакцию, взял из стола книжку, радостно ее подписал и пошел к мэтру. Он, беря книгу, лукаво улыбнулся и произнес неторопливо:
– Книжки вовсю издаешь, а вот у Тряпкина книжки давно не выходили…
Я немного растерялся, не зная, как на это реагировать. И молчал. Кузнецов постоял, помолчал тоже и, видимо, почувствовав некоторую неловкость, примирительно сказал:
– Да ладно, ладно, это я так, – и уже, открыв книгу, добавил: – К тому же у тебя тут предисловие Тряпкина…? – И вдруг удивленно-возмущенно: – А это что за название раздела у тебя – «У меня на тюрьме»? Разве это название для настоящего поэта?! Ты что, уголовник?
Я остолбенел, потом начал объяснять, что это, кроме всего прочего, образ нашего времени и т. д. На что он глубокомысленно, как всегда, заявил:
– Не лги себе! У поэта не может быть такого названия. Разве Есенин или Блок могли так назвать книгу?.. Уголовник…
И как-то безнадежно, махнув на меня рукой, неторопливо удалился.
11Апрель 1994 года. Идем с женой от метро «Краснопресненская» к ЦДЛ. Вечер, темно, холодно. Перед Садовым кольцом – встреча: Юрий Поликарпович. В пальто, без шарфа, белая рубашка, расстегнутый ворот. Ветер развевает волосы. Как всегда сосредоточен. Я дернулся к нему, но он уже увидел меня. Остановился и спокойно заговорил:
– Все нормально. Мы тебя приняли. Поздравляю. Ты член Союза…
Потом помолчал и добавил:
– Были какие-то против, говорили: зачем нам люди из газеты «Завтра», к тому же скандал этот с тюрьмой… Но я сказал, что главное – поэзия. А ты – поэт. И мы победили. Документы получишь в Московской писательской организации… Ну, пока…
У меня было впечатление, что он хотел еще что-то сказать, но промолчал, еще чуть-чуть постоял, глядя на меня каким-то удивленно-насмешливым взглядом. И пошел – тревожный, замкнутый, сосредоточенный…
12Прошел год, может, больше. Мы опять с ним встречаемся в Союзе писателей России около редакции. Кузнецов курит. Настроение, видимо, хорошее. Улыбается. Увидев меня, бегущего мимо, окликает:
– Привет, как дела, газетчик?
Говорю, что нормально, чувствую некоторую неловкость, почти вину. За прошедшее время мы только один раз увиделись на улице, я ни разу не позвонил.
– Вот, – говорит Юрий Поликарпович, по-волан довски блестя глазом, – хочу тебе книжку новую подписать. Издана она, конечно, не бог весть как, но все равно получилась хорошей…
Протягивает мне ее и начинает искать ручку. Я беру скромно изданную синенькую книгу, и в глаза мне сразу бросается ее название (надо сказать, что именно с подачи Кузнецова я, как, наверное, и многие мои сверстники, стал уделять особое, почти культовое внимание названию книг). Книга называлась «До свидания! Встретимся в тюрьме». Я даже застыл, в голове у меня закрутился вихрь бессмысленных мыслей. Надо было что-то сказать, сделать. Мне вдруг стало безумно обидно и даже немножко жалко себя. И я почти что нахамил:
– Вы что, Юрий Поликарпович, уголовник, в тюрьму собираетесь? Что за название книги для настоящего поэта…
Кузнецов даже не сразу понял, что я сказал, как-то распрямился всем телом:
– Что? Да ты…
И пошел мимо меня, так и не подписав книги (единственной из пяти подаренных мне за все время нашего знакомства)…
13Май 1995 года. Ушел из жизни (повесился на своей даче в Переделкино) большой русский поэт, мой старший друг Борис Примеров. Все в шоке. Никто ничего не понимает. Еще несколько дней назад мы встречались, он приходил ко мне домой, читал мои стихи, показывал свои, посвятил мне два стихотворения… Ужасное, жуткое горе. А тут еще эта его предсмертная страшная нелепая записка, где он пишет, что во сне ему явилась Друнина и предложила опубликовать стихи других людей под его светлым именем… И поползли слухи один глупее другого…
Через полгода мы в газете «Завтра» решили посвятить Борису Примерову вторую посмертную полосу. Я сделал небольшую «врезку» к его последним стихам, написал стихотворение памяти поэта. И стал обзванивать его друзей, знакомых – русских поэтов. Кто-то сам принес в редакцию трепетные, полные слез, строки о большом поэте, нежном друге, о страшной, невосполнимой утрате. До сих пор не могу без слез читать воспоминания о Примерове Аршака Тер-Маркарьяна и Олега Кочеткова. С огромной теплотой вспоминаю отзывы о нем Валентина Сорокина и Виктора Кочеткова, Владимира Цыбина и Николая Старшинова, Марии Аввакумовой и Владимира Кострова. И я, конечно же, позвонил Кузнецову:
