Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

История людей –
История войны,
Разнузданность страстей
В театре Сатаны.

Страна теснит страну,
И взгляд встречает взгляд.
За краткую весну
Несчетный ряд расплат.

У бешенства мечты
И бешеный язык,
Личина доброты
Спадает в быстрый миг.

Что правдою зовут,
Мучительная ложь.
Смеются ль, – тут как тут
За пазухою нож.

И снова льется кровь
Из темной глубины.
И вот мы вновь, мы вновь –
Актеры Сатаны.

Боже мой, о, Боже мой, за что мои страданья?
Нежен я, и кроток я, а страшный мир жесток.
Явственно я чувствую весь ужас трепетанья
Тысяч рук оторванных, разбитых рук и ног.

Рвущиеся в воздухе безумные гранаты,
Бывший человеческим и ставший зверским взгляд,
Звуков сумасшествия тяжелые раскаты,
Гимн свинца и пороха, напевы пуль звенят.

Сонмы пчел убийственных, что жалят в самом деле,
И готовят Дьяволу не желтый, красный мед,
Соты динамитные, летучие шрапнели,
Помыслы лиддитные, свирепый пулемет.

А далеко, в городе, где вор готовит сметы,
Люди крепковыйные смеются, пьют, едят.
Слышится: «Что нового?» Слегка шуршат газеты.
«Вы сегодня в Опере?» – «В партере, пятый ряд».

Широко замыслены безмерные мученья,
Водопад обрушился, и Хаос властелин,
Все мое потоплено, кипит, гудит теченье, –
Я, цветы сбирающий, что ж сделаю один!

«Кто визжит, скулит, и плачет?»
  Просвистел тесак.
«Ты как мяч, и ум твой скачет,
  Ты щенок, дурак!»

«Кто мешает битве честной?»
  Крикнуло ружье.
«Мертвый книжник, трус известный,
  Баба, – прочь ее!»

«Кто поет про руки, ноги?»
  Грянул барабан.
«Раб проклятый, прочь с дороги,
  Ты должно быть пьян!»

Гневной дробью разразился
  Грозный барабан.
«Если штык о штык забился,
  Штык затем и дан!»

Пушки глухо зарычали,
  Вспыхнул красный свет,
Жерла жерлам отвечали,
  Ясен был ответ.

Точно чей-то зов с амвона
  Прозвучал в мечте.
И несчетные знамена
  Бились в высоте.

Сильный, бодрый, гордый, смелый,
  Был и я солдат,
Шел в безвестные пределы,
  Напрягая взгляд.

Шло нас много, пели звоны.
  С Неба лили свет
Миллионы, миллионы
  Царственных планет.

Мне странно подумать, что трезвые люди
  Способны затеять войну.
Я весь – в созерцательном радостном чуде,
  У ласковой мысли в плену.

Мне странно подумать, что люди враждуют,
  Я каждому рад уступить.
Мечты мне смеются, любовно колдуют,
  И ткут золотистую нить.

Настолько исполнен я их ароматом,
  Настолько чужда мне вражда,
Что, если б в сражении был я солдатом,
  Спокойно б стрелял я тогда.

Стрелял бы я метко, из честности бранной,
  Но верил бы в жизнь глубоко.
Без гнева, без страха, без злобы обманной,
  Убил бы и умер легко.

И знал бы, убивши, легко умирая,
  Что все же мы браться сейчас,
Что это ошибка, ошибка чужая
  На миг затуманила нас.

Да, я наверно жил не годы, а столетья,
Затем что в смене лет встречая – и врагов,
На них, как на друзей, не в силах не глядеть я,
На вражеских руках я не хочу оков.

Нет, нет, мне кажется порою, что с друзьями
Мне легче жестким быть, безжалостным подчас: –
Я знаю, что для нас за тягостными днями
Настанет добрый день, с улыбкой нежных глаз.

За миг небрежности мой друг врагом не станет,
Сам зная слабости, меня простит легко.
А темного врага вражда, как тьма, обманет,
И упадет он вниз, в овраги, глубоко.

Он не узнает сам, как слаб он в гневе сильном,
О, величаются упавшие, всегда: –
Бродячие огни над сумраком могильным
Считает звездами проклятая Вражда.

Я знаю, Ненависть имеет взор блестящий,
И искры сыплются в свидании клинков.
Но мысль в сто крат светлей в минутности
летящей,
Я помню много битв, и множество веков.

Великий Архимед, с своими чертежами,
Прекрасней, чем солдат, зарезавший его.
Но жалче тот солдат, с безумными глазами,
И с беспощадной тьмой влеченья своего.

Мне жаль, что атом я, что я не мир – два мира! –
Безумцам отдал бы я все свои тела, –
Чтоб, утомясь игрой убийственного пира,
Слепая их душа свой тайный свет зажгла.

И, изумленные минутой заблужденья,
Они бы вдруг в себе открыли новый лик, –
И, души с душами, сплелись бы мы как звенья,
И стали б звездами, блистая каждый миг!

Возвращение к жизни, и первый сознательный взгляд.
– «Мистер Хайд, или Джикиль?» два голоса мне говорят.

Почему ж это «Или»? я их вопрошаю в ответ.
Разве места обоим в душе зачарованной нет?

Где есть день, там и ночь. Где есть мрак, там и свет есть всегда.
Если двое есть в Мире, есть в Мире любовь и вражда.

И любовь ли вражду победила, вражда ли царит,
Победителю скучно, и новое солнце горит.

Догорит, и погаснет, поборется с тьмою – и ночь.
Тут уж что же мне делать, могу ли я Миру помочь.

Ничего, Доктор Джикиль, ты мудрый, ты добрый ты врач,
Потерпи, раз ты Доктор, что есть Мистер Хайд, и не плачь.

Да и ты, Мистер Хайд, если в прятки играешь, играй,
А уж раз проигрался, прощай – или вновь начинай.

И довольно мне слов. Уходите. Я с вами молчу.
– О, начало, о, жизнь, неизвестность, тебя я хочу!

«L'idé e pure, l'infini, j'y aspire, il m'attire»…
О, искавший Флобер, ты предчувствовал нас.
Мы и ночи и дни устремляемся в Мир,
Мы в Бездонности ждем отвечающих глаз.

В наших жилах течет ненасытная кровь,
Мы безмерны в любви, безграничны вдвоем.
Но, любя как никто, не обманемся вновь,
И влюбленность души не телам отдаем.

В океанах мечты восколеблена гладь,
Мы воздушны в любви, как воздушен туман.
Но Елены опять мы не будем искать,
И войной не пойдем на безумных Троян.

Нет, иное светло ослепило наш взор,
Мы коснулись всего, растворились во Всем.
Глубину с высотой сочетали в узор,
С Мировым в мировом мы причастия ждем.

Больше медлить нельзя возле старых могил,
Что прошло, то прошло, что мертво, то мертво,
Мы в стозвучном живем, в Литургии Светил,
В откровеньи Стихий, в воскресеньи Всего.

Мир на Земле, мир людям доброй воли.
Мир людям воли злой желаю я.
Мир тем, кто ослеплен на бранном поле,
Мир тем, в чьих темных снах живет Змея.

О, слава Солнцу пламенному в вышних,
О, слава Небу, звездам, и Луне.
Но для меня нет в Мире больше лишних,
С высот зову – и тех, кто там, на дне.

Все – в Небесах, все – равны в разной доле,
Я счастлив так, что всех зову с собой.
Идите в Жизнь, мир людям доброй воли,
Идите в Жизнь, мир людям воли злой.