Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

В закатном зареве мгновений, твоих или моих,
Я вижу, как сгорает гений, как возникает стих,
В закатном зареве мгновений докучный шум затих.

Воспламененное Светило ушло за грань морей,
И в тучах краски доживают всей роскошью своей,
Чего в них больше – аметистов, рубинов, янтарей?

К чему свой взор случайно склонишь, то даст тебе ответ,
В одном увидишь пламя счастья, в другом услышишь «Нет».
Но все, на что свой взгляд уронишь, восхвалит поздний свет.

Прозрачность, нежность, и чрезмерность, все слито в забытьи,
В последний раз мы их коснемся в предсмертном бытии,
И мы поймем, что эти краски – твои или мои

И мы поймем, как полнозвучно поет волна морей,
Когда дневное отшумело, и Ночь, во сне, бодрей,
И все ночное, незаметно, идет скорей, скорей.

Вот, все воздушней аметисты, рубины, янтари,
Все, что во внешнем – еле слышно, все ярко – что внутри,
Мгновенье пышного Заката – последнее – гори!

Огнепоклонником я прежде был когда-то,
Огнепоклонником останусь я всегда
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными – падучая звезда.

Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней,
Я вспышка яркая, блаженство исступлении,
Игрою красочной светло венчанный гений,
Я праздник радости, расцвета, и огней.

Как обольстительна в провалах тьмы комета!
Она пугает мысль и радует мечту.
На всем моем пути есть светлая примета,
Мой взор – блестящий круг, за мною – вихри света,
Из тьмы и пламени узоры я плету.

При разрешенности стихийного мечтанья,
В начальном Хаосе, еще не знавшем дня,
Не гномом роющим я был средь Мирозданья,
И не ундиною морского трепетанья,
А саламандрою творящего Огня.

Под Гималаями, чьи выси – в блесках Рая,
Я понял яркость дум, среди долинной мглы,
Горела в темноте моя душа живая,
И людям я светил, костры им зажигая,
И Агни светлому слагал свои хвалы.

С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,
Смешались языки, содвинулись моря
Но все еще на Свет не в силах не глядеть я,
И знаю явственно, пройдут еще столетья,
Я буду все светить, сжигая и горя.

О, да, мне нравится, что бело так и ало
Горенье вечное земных и горних стран
Молиться Пламени сознанье не устало,
И для блестящего мне служат ритуала
Уста горячие, и Солнце, и вулкан.

Как убедительна лучей растущих чара,
Когда нам Солнце вновь бросает жаркий взгляд,
Неисчерпаемость блистательного дара!
И в красном зареве победного пожара
Как убедителен, в оправе тьмы, закат!

И в страшных кратерах – молитвенные взрывы:
Качаясь в пропастях, рождаются на дне
Колосья пламени, чудовищно-красивы,
И вдруг взметаются пылающие нивы,
Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.

Бегут колосья ввысь из творческого горна,
И шелестенья их слагаются в напев,
И стебли жгучие сплетаются узорно,
И с свистом падают пурпуровые зерна,
Для сна отдельности в той слитности созрев.

Не то же ль творчество, не то же ли горенье,
Не те же ль ужасы, и та же красота
Кидают любящих в безумные сплетенья,
И заставляют их кричать от наслажденья,
И замыкают им безмолвием уста

В порыве бешенства в себя принявши Вечность,
В блаженстве сладостном истомной слепоты,
Они вдруг чувствуют, как дышит Бесконечность,
И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,
Молниеносные рождаются цветы.

Огнепоклонником Судьба мне быгь велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
Единым пламенем горят душа и тело,
Глядим в бездонность мы в узорностях предела,
На вечный праздник снов зовет безбрежный
Свет.

Огонь в своем рожденьи мал,
Бесформен, скуден, хром,
Но ты взгляни, когда он, ал,
Красивым исполином встал,
Когда он стал Огнем!
Огонь обманчив, словно дух: –
Тот может встать как тень,
Но вдруг заполнит взор и слух,
И ночь изменит в день.
Вот, был в углу он, на полу,
Кривился, дымно-сер,
Но вдруг блестящей сделал мглу,
Удвоил свой размер
Размер меняя, опьянил
Все числа, в сон их слив,
И в блеске смеха, полон сил,
Внезапно стал красив.
Ты слышишь? слышишь? Он поет,
Он славит Красоту,
Вот – вот, до Неба достает,
И вьется налету!

Я закрываю глаза, и в мечтании
Вижу повсюду сияющий Свет,
Вижу Огонь я во всем Мироздании,
В травках, в росинках, в спиралях планет.

Вижу я Землю – сестрой меж планетами,
Землю опять ощущаю Землей,
Горы, долины, сады с их расцветами,
Ценные камни с подземною мглой.

 Медное небо, отяжелелое,
 Грозно нависло над знойной пустыней,
 В нем Электричество белое,
 С роскошью желтых изломанных линий,
 Желтых, и красных, лазурно-зеленых,
 В безднах эфирностей синих,
 Тучи как горы, там замки на склонах,
 Кони из пламени в вышних пустынях.

Снова я в Индии. Да, но не в той,
Где побывал соглядатаи ничтожный, –
В Индии древней, в отчизне святой,
Данной для всех, опьяненных мечтой,
В цельной, навек непреложной.

И меж светлоликих, меж дважды рожденных,
Открывши на миг в Запредельное дверь,
При свете огней, благовонно-зажженных,
Я слушаю Бурю теперь.

Рудра, красный вепрь Небес,
Ниспосылатель алых жгутов,
Отец стремительных Марутов,
В вихре огненных завес,
Гений Бури,
Враг Лазури,
Пробежал и вдруг исчез.

Где он почву Неба роет?
Образ пламенных чудес,
Вон, он там рычит и воет,
Между облачных зыбей
Тучи молнией своей
Беспокоит.

Рудра шлет блестящесть вод,
Льет их током плодородным,
Но, порвавши небосвод,
Вдруг пожар в домах зажжет,
Быть он добрым устает,
Хочет быть свободным.

Рудра-Сива, Смерть-Любовь,
Губит Жизнь, и любит вновь,
Равнодушен к звукам стона,
Вепря красного клыки
Ранят тело, рвут в куски,
Но в траве у склона,
Где убит был Адонис,
Лепестки цветов зажглись,
Дышит анемона.

Рудра-Сипа, Смерть-Любовь,
Смерть-Бессмертье, Пламя-Кровь,
Радуга над Морем,
Змеи молний, ток дождей,
Вечность зыбкая страстей,
Здесь мы Грому вторим!

Огонь приходит с высоты,
Из темных туч, достигших грани
Своей растущей темноты,
И порождающей черты
Молниеносных содроганий.
Огонь приходит с высоты,
И, если он в земле таится,
Он лавой вырваться стремится,
Из подземельной тесноты,
Когда ж с высот лучом струится,
Он в хоровод зовет цветы.

  Вон лотос, любимец стихии тройной,
  На свет и на воздух, над зыбкой волной,
  Поднялся, покинувши ил,
  Он Рай обещает нам с вечной Весной,
  И с блеском победных Светил.

  Вот пышная роза, Персидский цветок,
  Душистая греза Ирана,
  Пред розой исполнен влюбленных я строк,
  Волнует уста лепестков ветерок,
  И сердце от радости пьяно.

  Вон чампак, цветущий в столетие раз,
  Но грезу лелеющий век,
  Он тоже оттуда примета для нас,
  Куда убегают, в волненьи светясь,
  Все воды нам ведомых рек.

Но что это? Дрогнув, меняются чары,
Как будто бы смех Соблазнителя-Мары,
Сорвавшись к долинам с вершин,
Мне шепчет, что жадны, как звери, растенья,
И сдавленность воплей я слышу сквозь пенье,
И если мечте драгоценны каменья,
Кровавы гвоздики и страшен рубин.

 Мне страшен угар ароматов и блесков расцвета,
 Все смешалось во мне,
 Я горю как в Огне,
 Душное Лето,
 Цветочный кошмар овладел распаленной мечтой,
 Синие пляшут огни, пляшет Огонь золотой,
 Страшною стала мне даже трава,
 Вижу, как в мареве, стебли немые,
 Пляшут и мысли кругом и слова.
 Мысли – мои? Или, может, чужие?

  Закатное Небо. Костры отдаленные.
  Гвоздики, и маки, в своих сновиденьях бессонные.
  Волчцы под Луной, привиденья они,
  Обманные бродят огни
  Пустырями унылыми.
  Георгины тупые, с цветами застылыми,
  Точно их создала не Природа живая,
  А измыслил в безжизненный миг человек.
  Одуванчиков стая седая
  Миллионы раздавленных красных цветов,
  Клокотанье кроваво-окрашенных рек.

 Гнет Пустыни над выжженой ширью песков.
 Кактусы, цепкие, хищные, сочные,
 Странно-яркие, тяжкие, жаркие,
 Не по-цветочному прочные,
 Что-то паучье есть в кактусе злом,
 Мысль он пугает, хоть манит он взгляд,
 Этот ликующий цвет,
 Смотришь – растенье, а может быть – нет,
 Алою кровью напившийся гад?

И много, и много отвратностей разных,
Красивых цветов, и цветов безобразных,
Нахлынули, тянутся, в мыслях – прибой,
Рожденный самою Судьбой.

Болиголов, наркоз, с противным духом, –
Воронковидный венчик белены,
Затерто-желтый, с сетью синих жилок, –
С оттенком Буро-красным заразиха,
С покатой шлемовидною губой, –
Подобный пауку, офрис, с губою
Широкой, желто-бурою, и красной, –
Колючее создание, татарник,
Как бы в броне крылоподобных листьев,
Зубчатых, паутинисто-шерстистых, –
Дурман вонючий, мертвенный морозник, –
Цветы отравы, хищности и тьмы, –
Мыльнянка, с корневищем ядовитым,
Взлюбившая края дорог, опушки
Лесные и речные берега,
Места, что в самой сущности предельны,
Цветок любимый бабочек ночных, –
Вороний глаз, с приманкою из ягод
Отливно-цветных, синевато-черных, –
Пятнадцатилучистый сложный зонтик
Из ядовитых беленьких цветков,
Зовущихся – так памятно – цикутой, –
И липкие исчадия Земли,
Ужасные растенья-полузвери, –
В ленивых водах, медленно-текущих,
В затонах, где стоячая вода,
Вся полная сосудцев, пузырчатка,
Капкан для водной мелочи животной,
Пред жертвой открывает тонкий клапан,
Замкнет его в тюремном пузырьке,
И уморит, и лакомится гнилью, –
Росянка ждет, как вор, своей добычи,
Орудием уродливых железок
И красных волосков, так липко-клейких,
Улавливает мух, их убивает,
Удавливает медленным сжиманьем –
О, краб-цветок! – и сок из них сосет,
Болотная причудливость, растенье,
Которое цветком не хочет быть,
И хоть имеет гроздь расцветов белых,
На гада больше хочет походить.
Еще, еще, косматые, седые,
Мохнатые, жестокие виденья,
Измышленные дьявольской мечтой,
Чтоб сердце в достовернейшем, в последнем
Убежище, среди цветов и листьев,
Убить.

Кошмар! уходи, я рожден, чтоб ласкать и любить!
Для чар беспредельных раскрыта душа,
И все, что живет, расцветая, спеша,
Приветствую, каждому – хочется быть,
Кем хочешь, тем будешь, будь вольным, собой,
Ты черный? будь черным мой цвет голубой,
Мой цвет будет белым на вышних горах,
В вертепах я весел, я страшен впотьмах,
Все, все я приемлю, чтоб сделаться Всем,
Я слеп был я вижу, я глух был и нем,
Но как говорю я – вы знаете, люди,
А что я услышал, застывши в безжалостном Чуде,
Скажу, но не все, не теперь,
Нет слов, нет размеров, ни знаков,
Чтоб таинство блесков и мраков
Явить в полноте, только миг – и закроется дверь,
Песчинок блестящих я несколько брошу,
Желанен мне лик Человека, и боги, растенье, и птица, и зверь,
Но светлую ношу,
Что в сердце храню,
Я должен пока сохранять, я поклялся, я клялся – Огню.

Буря промчалась,
Кончен кошмар.
Солнце есть вечный пожар,
В сердце горячая радость осталась.

Ждите. Я жду.
Если хотите,
Темными будьте, живите в бреду,
Только не лгите,
Сам я в вертепы вас всех поведу.

Если хотите,
Мысли сплетайте в лучистые нити,
Светлая ткань хороша, хороша,
Только не лгите,
К Солнцу идите, коль Солнца воистину хочет душа.

Все совершится,
Круг неизбежен,
Люди, я нежен,
Сладко забыться.
Пытки я ведал. О, ждите. Я жду.
Речь от Огня я и Духа веду!

Лучи и кровь, цветы и краски,
И искры в пляске вкруг костров –
Слова одной и той же сказки
Рассветов, полдней, вечеров.

Я с вами был, я с вами буду,
О, многоликости Огня,
Я ум зажег, отдался Чуду,
Возможно счастье для меня.

В темнице кузниц неустанных,
Где горн, и молот, жар и чад,
Слова напевов звездотканных
Неумолкаемо звучат.

С Огнем неразлучимы дымы,
Но горицветный блеск углей
Поет, что светлы Серафимы
Над тесной здешностью моей.

Есть Духи Пламени в Незримом,
Как здесь цветы есть из Огня,
И пусть я сам развеюсь дымом,
Но пусть Огонь войдет в меня,

Гореть хотя одно мгновенье,
Светить хоть краткий час звездой –
В том радость верного забвенья,
В том праздник ярко-молодой.

И если в Небе Солнце властно,
И светлы звездные пути,
Все ж искра малая прекрасна,
И может алый цвет цвести.

Гори, вулкан, и лейся, лава,
Сияйте, звезды, в вышине,
Но пусть и здесь – да будет слава
Тому, кто сжег себя в Огне!