Галактион Табидзе - Стихотворения

Тот нежный юноша-мечтатель
Погиб по милости молвы.
Теперь я не страшусь, читатель,
Ни бога, ни греха, увы…

Но я гнушаюсь вкусом крови,
Чем оскорбляю общий лад.
И гибели, как послесловья,
Не я хочу — они хотят.

Всеолимпийским безразличьем
К заботам их душа полна.
Но этого нельзя постичь им.
Во все века и времена.

Берег багровый, лиловый залив,
В складках тяжелых горные склоны —
Так
     пламенеют
                     знамена.
Взвейте знамена! Скорее! Знамена! —
Сонные небеса опалив.

Солнце — скорей!
Сердце в груди задохнется.
Жажда гортани, жажда корней…
Жажда свободы всего сильней.
Солнце, скорее! Солнце!

Алые горные складки.
Помни, как сладки
Вольности первые дни.
Мучеников ее помяни
Всех поименно —
Тихо знамена
Траурные наклони…

Слава борцам дерзновенного стана!
Зарево рдеет на всех облаках.
Знаю: в веках
Празднично так — не светало.
В алых полотнищах и лоскутках
Ширь небосклона —
Знамена, знамена!

Все приказы ему диктовала измена.
Мы, НИКОЛАЙ, — и подписывал вместе с нею,
Царь без царя в башке, с душою плебея,
По природе не злой — в крови по колена.

Тряпка и женин муж — жалкого плена
Царство несло печать, — неподвижно рея,
Тень отбрасывала нощно и денно
Птица-ублюдок — две головы — шея.

Душу томил тягостный плач кандальный,
Вздор заупокойный, звон погребальный —
Века весна грянула волею неба.

Прочь из когтей державный вырвался хаос.
Имя сладчайшее воли — ТАВИСУПЛЕБА —
Сбудется — как никогда еще не сбывалось.

Оторвана от всех, одна,
Стремит свой взгляд сквозь дебри мрака,
Где заповедная страна
Полна опять тоски и страха.
И вот проносится Конь-блед,
И, обволакиваясь тучей,
Спешит мираж ему вослед
И бьется по пути в падучей.
И сотрясается земля,
И льется кровь, и гаснут силы,
И обезглавлены поля,
И стонут братские могилы.

Над братоубийством витают виденья
Сладчайшего братства — до грехопаденья.
Совпали по счастию звездного часа
И лепет поэта, и лозунги класса.

Зовите — я вас понимаю без слова.
И неизреченностью грозного зова
Я полон.
            А слово… А слово — матерья
Лукавая.
            Слово — преддверье преддверья.
О, великолепный сквозняк анфилады —
От вечной надежды до вечной расплаты!

Я — словоотступник — вы это поймете —
Учился безмолвью у птицы в полете,
У скорби — свободе,
У жеста — простору.
А слово,
            которое в меру и впору…

Опять поперек штормового разбега
Подвинется суша пологостью борта,
Над берегом взмоет широкое эхо
И смолкнет — нигде — одиноко и гордо.

И вы говорите: «Привет разрушенью!»
«Аминь», — говорю.
                             Череда созиданий
Грядами протяжными облачных зданий
Огромное обозначает движенье.

Я кланяюсь мальчику Аполлону,
Свой обруч катящему по небосклону —
С востока Надежды.
                             Но смерть на рассвете —
Что это такое?
                     Ответьте!

Мужайся, человек. Гляди вперед:
Ты разогнал колеса маховые.
Ты возбудил прогресс — тебя несет
Новорожденная стихия!

Не жалуйся на время — и потерь
Не числи. Адским пламенем и паром
В младенчестве ты обдан. Что ж — поверь,
Что с дьяволом спознался ты недаром.

И всё недаром. И утраты — впрок,
И красное и белое каленье —
Чтобы когда-нибудь ты превозмог
Позор и ужас самоистребленья.

Солнце июня. Вечные плиты.
Немощный речью,
Я на коленях — очи открыты
Свету навстречу.
Словно подернут беглою тенью
Лик милосердный.
Словно томится чуткое зренье
Кровью вечерней.
Близится смута — дань роковая —
Рядом же с нею
Имени милого не называю,
Будто не смею.
Только б лучи твои осияли,
Солнце, молю я,
Ту, что навеки — рыцарь Грааля, —
Ту, что люблю я.
Знаю, ослепну — ярости правой
Душу открою! —
Ты ж облеки ее ранней зарею,
Тенью полдневной,
Ты обойди ее этой кровавой
Близкой бедою!
Солнце июня. Вечные плиты.
Немощный речью,
Я на коленях — очи открыты
Свету навстречу.

По стопам комет астральных,
                                        астрономы, путь мой смерьте.
Я взрывной волной столетья
                                          брошен к призрачным мирам.
Я единожды и дважды
                           выздоравливал от смерти.
Верной гибели не ведал:
                                    от любви не умирал.

Там, на приисках небесных,
                                         я решал бы дело миром,
Жизни, смерти и бессмертья
                                           познавал бы торжество,
Если б только не белел бы,
                                        не царил в моей кумирне
Белый камень, белый идол,
                                         наважденье, божество…

Молча требует молитвы,
                                    вымогает жертвы страстной,
Ждет, чтоб я обрезал крылья,
                                            долго кровью истекал…
«О конечно же, мой ангел,
                                       как ты дьявольски прекрасна!
Вены — насухо, гляди же,
                                      бессловесный истукан!»

Да, я пел в полях беззвучных,
                                            выплывал в морях бездонных,
Возглавлял посольство света
                                           в шахтах, в угольной ночи.
«О конечно, всё, что хочешь —
                                              стайкой вьются купидоны…
Все цветы — под нож садовый…
                                              Не молчи же, не молчи…»

Это с миром прощается окровавленное светило,
Тенью Горы Священной город мой осеня.
Тени цветут — мерещатся мне звериные рыла —
Порождение черного и бесстыдного дня.

Тьма расцветает роскошно — хризантемою
                                                               траурной.
Поспешите, ценители, любоваться и обонять!
Невозможное зрелище — совесть земли
                                                           отравленной:
Ни унять — ни насытить — ни убить — ни обнять!