Андрей Болибрух - Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Л. Б.
Мне легче тебя не видеть,
Чем видеть и не коснуться
Губами твоих ладоней,
Наполненных скрытой лаской,
Наполненных ожиданьем
Пугливым и сладострастным.
Но ты разжимаешь пальцы —
Не мне суждено напиться —
Но ты разжимаешь пальцы,
И влага твоих желаний
Серебряной тонкой нитью
Стекает на лак паркета.
Не мне суждено напиться
Из тёплых твоих ладоней.
НИИВС им. Мечникова
Ваши предки, наши предки
На одной качались ветке.
Кто затем спустился в клетки,
Кто в НИИ на табуретки.
Мы теперь, прищурив глаз,
Мучаем своих собратьев.
И грызут решёток прутья
Слезшие чуть позже нас.
Вы в Сухуми на посту
Рядом с братьями от века.
Мы в Москве, покрытой снегом,
Держим марку человека —
Мечниковский институт.
Душа (сонет)
Зачем она тебе? На вид она суха,
На запах — чуть смердит, пропахла нафталином.
В ней перемешано развратное с невинным,
С порочным — добродетели труха.
Ни хороша и, в общем, ни плоха,
Она сегодня этой ночью длинной
Пришла к тебе в смирении с повинной,
Прикрывшись индульгенцией стиха.
Оставь её в живых, уйти ей разреши,
Мне не до шуток — быть бы только живу.
Оставь другой волчице на разживу
Хоть часть тобой израненной души!
А, впрочем, мне и это не поможет.
Оставишь ты — её тоска загложет.
Чёрные страшные вороны ночи
Душу мою разрывают на клочья.
Туши овечьи, шкуры овечьи,
Воет по-волчьи душа человечья.
Как ей сегодня в ночи одиноко!
Душ человечьих, о, как их немного!
Бродят по-волчьи вдали друг от друга
Тёмною ночью, вечно по кругу.
Травят их чёрные вороны ночи.
Всех же больнее — ну просто нет мочи! —
Травит волчица, родная по крови,
Чёрные волосы, чёрные брови,
Взгляд человечий, тоска человечья,
Так отчего же ногтями, как кречет,
Душу мою разрывает на клочья
Злая волчица тёмною ночью?!
Нету страшнее тоски человечьей!
Волчья душа моя в шкуре овечьей.
У последнего, как у ленинца,
Красный листик на шее треплется,
У последнего — серый цвет лица.
И уже ни во что не верится:
Зимы, весны — все сплошь нелепица.
А падению капель все нет конца.
Бьет осенний дождь по поленнице.
Мама ленится, папа ленится,
И красавица-дочь, как пленница,
Все забыться хочет, рассеяться.
Бросит в окна взгляд — но имеется
Только чахлых четыре деревца.
Н. М. Сонет
Не надо, не смотри в упор.
Твои зрачки буравят душу,
И я опять, как мальчик, трушу,
Читая в них немой укор.
Я не убийца и не вор,
Я в меру зол и в меру скучен.
Да будет суд великодушен!
Пусть будет мягок приговор.
Но ты отводишь строгий взгляд.
Ты говоришь мне: «Всё в порядке».
«Ещё не вышло разнарядки» —
Твои глаза мне говорят.
«Но час придёт — тебя казнят
Огнём любовной лихорадки!»
Акростих
Сегодня снова Рождество!
На наше с вами торжество
Оно приходит в Долгопрудный
Весёлой ёлкой изумрудной,
Искрясь весельем, волшебством.
Мы любим этот праздник чудный!
Готовя радость новых встреч,
Он помогает нам сберечь
Дух дружбы, и скажу без лести:
О чём, как говорится, речь!
Мы все сегодня снова вместе!
Эта небольшая заметка[2] — признание в любви. Любви к одному из самых удивительных и необычных российских поэтов, Велимиру Хлебникову.
Так случилось, что первым стихотворением Хлебникова, которое я прочитал, было знаменитое «Усадьба ночью, чингисхань»!:
Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие берёзы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!
Но смерч улыбок пролетел лишь,
Когтями криков хохоча,
Тогда я видел палача
И озирал ночную, смел, тишь.
И вас я вызвал, смелоликих,
Вернул утопленниц из рек.
«Их незабудка громче крика», —
Ночному парусу изрек.
Ещё плеснула сутки ось,
Идёт вечерняя громада.
Мне снилась девушка-лосось
В волнах ночного водопада.
Пусть сосны бурей омамаены
И тучи движутся Батый.
Идут слова, молчаний Каины, —
И эти падают святые.
И тяжкой походкой на каменный бал
С дружиною шёл голубой Газдрубал.
Меня поразило в этом стихотворении всё: и удивительный приём «оглаголивания» имён собственных, и ни на что не похожие метафоры (слова — молчаний Каины) и необычные завораживающие образы (девушка-лосось в волнах ночного водопада).
Короче говоря, в этот день я «заболел» Хлебниковым.
Хлебникова считают очень трудным для восприятия поэтом. Мне повезло, я начал чтение его стихов с произведений, в которых языковые эксперименты Хлебникова носят завершённый характер и не создают того труднопреодолимого барьера, который нередко возникает при чтении его ранних стихотворений.
Для меня до сих пор одним из непревзойдённых образцов любовной лирики является следующий отрывок из стихотворения Хлебникова:
Тёмной славы головня,
Не пустой и не постылый,
Но усталый и остылый,
Я сижу. Согрей меня.
На утёсе моих плеч
Пусть лицо не шелохнётся,
Но пусть рук поющих речь
Слуха рук моих коснётся.
В этом стихотворении обычно скрытый от непосвящённых поэтический мир Хлебникова, как золотоносная жила, выходит на поверхность, отодвигая на второй план присущую Хлебникову виртуозность владения языком. Её как бы не замечаешь, настолько органично тонкая словесная инструментовка («не пустой и не постылый, но усталый и остылый») вплетается в ткань стихотворения. Несколько иную функциональную нагрузку несёт этот приём в поэме «Уструг Разина».
Волге долго не молчится.
Ей ворчится, как волчице.
Волны Волги — точно волки,
Ветер бешеной погоды.
Вьётся шёлковый лоскут.
И у Волги у голодной
Слюни голода текут.
Здесь характерная для Хлебникова рифмовка сходных по звучанию, но разнящихся по значению слов усиливает динамизм и создаёт ощущение приближения трагической развязки (смерть княжны от руки Разина). Приведу ещё два отрывка из той же поэмы, связанных с описанием Степана Разина.
Где пучина, для почина
Силу бурь удесятеря,
Волги синяя овчина
На плечах богатыря.
Он стоит полунагой,
Горит пояса насечка,
И железное колечко
Опускается серьгой.
А отец свободы дикой
На парчовой лежит койке
И играет кистенём,
Чтоб копейка на попойке
Покатилася рублём.
Велимир Хлебников первым ввёл в употребление так называемую рифму-диссонанс, при которой каркас слова, состоящий из согласных, в основном, сохраняется, а ударная гласная заменяется на другую. Подобный приём создаёт некий поэтический сдвиг, в результате которого возникает ощущение выхода в какое-то иное поэтическое измерение, а само стихотворение приобретает особую глубину и наполненность. Вот одно из стихотворений, написанных с использованием рифм-диссонансов, очаровавшее меня при первом чтении и ставшее одним из самых любимых.
В этот день голубых медведей,
Пробежавших по тихим ресницам,
Я провижу за синей водой
В чаше глаз приказанье проснуться.
На серебряной ложке протянутых глаз
Мне протянуто море и на нём буревестник;
И к шумящему морю, вижу, птичая Русь
Меж ресниц пролетит неизвестных.
Но моряной любес опрокинут
Чей-то парус в воде кругло-синей,
Но зато в безнадёжное канут
Первый гром и путь дальше весенний.
Можно было бы долго перечислять поэтические открытия В. Хлебникова. Но гораздо важнее отметить, что языковое новаторство было для него не самоцелью, а средством для выражения всей глубины и непостижимости своего поэтического мироощущения. По меткому высказыванию Ю. Тынянова Хлебников никогда не «искал», он «находил».
