Андрей Болибрух - Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Обзор книги Андрей Болибрух - Воспоминания и размышления о давно прошедшем
А. А. Болибрух
Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Андрей Болибрух был исключительно талантлив как математик и поэт, но больше, чем математику и поэзию, он любил жизнь и людей. Он прожил короткую, но яркую жизнь, не лишенную парадоксальности. Разгадку парадоксов его жизни мы ищем в публикуемых ниже «Воспоминаниях…» и находим ее там, но лишь отчасти.
А. Ф. ХаршиладзеАндрей останется в моей памяти как личность абсолютно уникальная. С любопытством и легкостью относившийся к жизни, писавший стихи и друживший с искусствами, он неожиданно становится не просто выдающимся ученым, но одним из столпов всей отечественной математики. К несчастью, такое обычно не прощается: Андрей был убит неведомо откуда взявшейся болезнью.
В. А. ВарданянЯ мало был связан с Андреем на этом, (увы) последнем этапе его жизни. Но раза два-три мне пришлось обращаться к нему с разными просьбами как к заместителю директора Стекловского Института и имеющему административные функции в отделении математики РАН. Я с большим удовольствием мог видеть, что быстрый административно-академический взлет нисколько не испортил его характера. Напротив, если обычные бюрократы организуют свою работу на основе принципа Гельфанда-Цейтлина о минимизации взаимодействия (с внешним миром), то редкие люди, подобные Андрею Болибруху, стремятся к максимальной четкости, именно для того, чтобы максимизировать «взаимодействие», живя по известному принципу «за все в ответе».
А. В. ЧернавскийКнижка Андрея замечательна тем, чем был замечателен он сам — добрым и честным отношением к людям. Именно ее мы можем дать нашим детям и сказать: «Вот так мы жили». Таким был Андрей. Помните о нем…
А. Л. СеменовПредисловие
Эта небольшая книжка почти целиком написана в Гематологическом научном центре, в котором я оказался на положении пациента в середине декабря 2002 года. Неприятная тяжелая болезнь, которой я заболел, требовала недель и даже месяцев пребывания в больнице (разумеется, с перерывами между курсами лечения), и я оказался перед необходимостью как-то перестраивать свою привычную жизнь, приноравливаясь к возникшим обстоятельствам.
Меня поместили в отдельный комфортабельный бокс со всеми удобствами, отыскали замену компьютерному столику, и я смог работать. Может быть не так интенсивно, как дома, но зато регулярно и достаточно методично. Когда я чувствовал себя совсем хорошо, мне удавалось заниматься математикой, и я даже написал здесь и подготовил к публикации несколько статей. В остальное время я писал фрагменты этих воспоминаний и редактировал написанное.
Мне давно хотелось описать те забавные случаи, которые со мной происходили, рассказать о той атмосфере 70-х годов, в которой я вырос, о своих пристрастиях и занятиях во время учебы в МГУ. Возможно, читателю будет интересно узнать, чем мы тогда жили, что читали, чем занимались.
Если мне удалось хоть как-то передать неповторимый аромат этого замечательного времени (замечательного хотя бы уже потому, что это было время нашей молодости), то я буду считать свою задачу выполненной. Если нет — надеюсь, читателя не слишком обременит груз сведений из жизни автора, в который в этом случае превратится книга, и он все же найдет для себя что-то созвучное тем эпизодам, которые в ней приведены.
Я приношу свою самую глубокую благодарность выдающимся врачам Андрею Ивановичу Воробьеву, Александре Михайловне Кременецкой и Сергею Кирилловичу Кравченко, а также всему замечательному медперсоналу ГНЦ РАМН, которые создали мне прекрасные условия для лечения и работы, без которых я никогда бы не смог написать эту книжку.
Посещение музеев
Для меня, как и для многих моих друзей, посещение интересной выставки, музея — большая радость. Но до недавних пор я и не подозревал, что делаю это как-то неправильно, пытаясь объять необъятное и обойти музей за какие-нибудь 5–6 часов. Результатом такого осмотра является путаница ощущений и смешение художников и стилей.
Лишь несколько лет назад я научился правильному посещению музеев, и произошло это в знаменитом Прадо. Я приехал в Мадрид на 2–3 дня, часам к 4-м устроился в гостинице и решил хотя бы на 2 часа заглянуть в этот музей. Поскольку времени было немного, я решил ограничиться картинами Босха, Веласкеса и Гойи, отложив на потом все остальное. И я не пожалел о принятом решении. Не говоря уже о том, что в Прадо собраны прекрасные картины этих замечательных художников, неторопливый осмотр позволил мне гораздо лучше почувствовать ту неповторимую атмосферу, которую создают подлинные шедевры, а также, как мне кажется, частично проникнуть и в некоторые замыслы художников.
Я имею в виду прежде всего знаменитую серию «Искушения святого Антония» Босха. В Прадо имеется по крайней мере 2 картины на эту тему, и я простоял около них не менее получаса, пытаясь понять, что так заинтересовало художника в этом библейском сюжете.
Мне кажется, что Босх пытался решить для себя загадку необыкновенной стойкости святого: что только не предлагает ему Сатана, пытаясь совратить! Здесь и прекрасные молодые женщины, и удивительные яства, и напитки, и многое другое. Однако святой Антоний остается тверд и неприступен, несмотря на эту мощную осаду. Конечно, проще всего было бы списать такое поведение на святость Антония и показать нам фанатика духа, не поддающегося ни на какие соблазны! Но Босх ищет другое, более человеческое объяснение ситуации.
Вглядевшись в первый вариант картины, замечаешь, что Антоний изображен на ней подслеповатым! Он просто не видит большей части происходящего вокруг него, и соблазны обходят его стороной. На другой картине дальнозоркий взгляд святого устремлен вдаль за горизонт, и происходящее рядом вновь мало трогает его. Не то, чтобы это был просто физический недостаток, нет, возможно это связано с какими-то глубокими мыслями или некоторой отстраненностью от реального мира скорби, но именно это делает его неуязвимым для соблазнов. Не знаю, вкладывал ли Босх в картину те ощущения, которые я испытал, и верна ли моя интерпретация увиденного, но эти полчаса доставили мне громадное эстетическое удовольствие.
С тех пор я никогда не пытаюсь, придя в какой-либо музей, обежать его весь, а заранее намечаю себе маршрут и стараюсь посмотреть не более 3–4 художников.
В точности так я и поступил, когда оказался на один день в Лондоне. Я давно мечтал посетить Национальную галерею, тем более, что у меня с давних пор был отличный, напечатанный в Венгрии, альбом с репродукциями знаменитых картин этого музея. Прежде всего я хотел увидеть в подлиннике «Венеру и Марса» любимого мною Боттичелли, а также решить для себя загадку знаменитой Венеры Веласкеса. Дело в том, что сколько я ни всматривался в репродукцию, не мог понять, чем же эта курносая худенькая женщина так очаровала ценителей.
Однако, когда я оказался перед оригиналом, то почти сразу влюбился в картину. Она выглядела совсем не так, как в альбоме! Нежная бархатистая кожа, неповторимое, немного детское выражение лица создавали ощущение хрупкости и незащищенности и одновременно притягивали к картине настолько, что хотелось прикоснуться к Венере, провести рукой по легкому пушку на изогнутой пояснице (и следа которого не было на репродукции). Нелегко было оторваться от картины и продолжить осмотр, и, уже отойдя от нее, я несколько раз возвращался обратно.
Поразил меня и оригинал Боттичелли. Напомню, что на этой картине изображен спящий Марс и Венера, которая (как я прочитал в одном художественном каталоге) сторожит сон своего возлюбленного. На репродукции в альбоме изображена прекрасная молодая девушка с задумчивым, немного равнодушным лицом, не слишком переживающая происшедший только что момент близости.
На оригинале все по-другому! На вас смотрит с картины уставшая опустошенная женщина, уставшая ждать и надеяться, поставившая все на краткий миг любви и не знающая еще (но уже догадывающаяся), что проиграла. Удивительно, но она совсем не кажется красивой, несмотря на идеальные черты лица, может быть от неуверенности в себе и от ожидания неизбежной потери возлюбленного.
Контраст с тем впечатлением, которое производила на меня репродукция, был настолько силен, что я долго не мог примириться с тем чувством протеста, которое вызвал во мне оригинал.
Поразила меня в галерее еще одна картина, на которую я набрел совершенно случайно уже в самом конце осмотра. Это была картина неизвестного мне итальянского художника на тему Саломеи и головы Иоанна Крестителя. Картин на указанный сюжет написано множество, но в этой меня поразили эмоциональные акценты, расставленные автором. Саломея стоит вся белая от ужаса (в буквальном смысле, она нарисована мазками белой краски по контрасту с остальными фигурами) и смотрит со скорбью и любовью на отрубленную прекрасную голову Иоанна. Каждый, кто читал знаменитую пьесу «Саломея» О. Уальда, помнит, что там Саломея была влюблена в Иоанна, и трагедия его смерти стала для нее личной трагедией. Я даже подумал, не стоял ли когда-то Оскар Уальд около этой картины так же, как я сейчас, и не возник ли у него сюжет пьесы под ее непосредственным воздействием.
