Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»
СТРАШНЫЙ СУД
Экстренный выпуск рабочей газеты
Кричал курсивом — «Бросайте труд!
Завтра — конец света!
Послезавтра же — Страшный Суд!..»
— Бургомистр встречал на вокзале
Приезжающих ангелов и мямлил речь,
О том, что Суда на земле не ждали,
И о том, как трудно себя уберечь…
Бледные ангелы в серебряной вате,
Задыхаясь в поту, — был месяц май, —
Отвечали любезно, что в результате.
Конечно, все попадут в рай.
Женщины толпились у автомобилей.
Забыв на плите переваренный суп,
И плача, касались шуршащих крылий.
Сияющих копий и звонких труб.
Вздыхали влюбленные и жалели,
Что сегодня — последние ночь и заря,
И что раньше, не зная, две недели
Потеряли в кино и прогулках — зря…
Мужчины курили, читали плакаты,
И каждый был раздражен и зол,
Что за эту неделю не получит платы,
А в воскресенье не пойдет на футбол…
И только школьник был счастлив и весел,
Смотря благодарно в небесную синь.
За то, что теперь уже ровно — десять,
И, значит, не надо идти на латынь.
Да старая нищенка у костела,
Услышав с вокзала трубную весть.
Встала счастливою и веселой,
Потому что узнала, что Бог — есть…
ТРАМВАЙ № 2
У трамвая номер два — веселый проводник,
У трамвая номер два — шутливый вожатый.
— Мост. Поворот. И лязг. И крик.
Трамвай въезжает в витрину заката.
Сыплется в окна розовое стекло,
Поют тормоза о неожиданном плене.
Девушки в трамвае звонко и светло
Вскрикивают и садятся к мужчинам на колени…
Вожатый смеется и звонит — «вперед!..»
Проводник смеется и звонит — «на месте…»
Пассажиры скуку переходят вброд
И на том берегу садятся — вместе…
Из мути контор проглядывают глаза,
В дыму канцелярий щурятся от света.
Девушки говорят: «Простите, это — тормоза!»
— Но разве надо прощать за это?..
И разве странно, что за мостом
Сердце в вагоне прорастает сквозь крышу.
И тихо шепчет — «Мы выйдем вдвоем…»
А отвечая — почти не дышит…
И когда у парка остановится трамвай,
Влетев, как в туннель, в теплый вечер лета,
Проводник пассажирам на дорогу в рай
Выдаст бесплатно голубые билеты…
В ВОКЗАЛЬНОМ ОТЕЛЕ
На окнах отеля — бумажные розы.
У пыльных зеркал оплывает свеча.
По лестницам бродят свистки паровозов
И в комнаты входят — не постучав…
И смотрят: на отмели душной постели,
Бутылками бедствий с запиской сердец,
Бессонные люди считают недели
И едут в Стокгольм или в Порт-Суэц.
И стекла, звеня от сочувственной дрожи,
Опять провожают экспресс на Симплон,
Где в синих купе и томящ, и тревожен
Такой же летящий, полуночный сон…
И сразу решаясь — счета и билеты!
Сегодня — столетие скуки и лжи…
Но в ночь юбилея сигналы рассвета
Твердят семафорами — ехать и жить!
А завтра, проснувшись, не вспомнят, не вспомнят
Вчерашнюю драму над партером крыш,
Увидев внезапно из утренних комнат
Над дымом разлуки встающий Париж!..
ТЯЖЕЛОЕ ПИСЬМО
Кряхтя и согнувшись под ношей,
Письмо мне принес почтальон.
Он был утомлен и взбешен.
И сказал:
«В другой раз — наймите себе лошадь!
А я вам не вол!» —
— И сбросил письмо на стол.
Доска у стола —
Лопнула,
Жалобно, как сигнал,
Атлантический SOS —
Из комнаты до небес,
На синий, далекий берег
Божественных Америк…
— Я отдал последнюю крону —
Почти обед.
И сказал — «Очень тронут…
Простите, что больше нет…»
…Почтальон ушел, отирая пот.
Шаги проскрипели в саду.
Я разорвал конверт. А внутри —
Только пять слов. Вот:
«Больше не приду.
Прощайте.
Мари».
ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ
Полдень разгоняет утреннюю мглу.
Весеннему солнцу не вылезть выше.
Я останавливаюсь на углу
И стою так долго.
Что можно было бы на меня
Для разных кино наклеивать афиши:
«Волга, Волга»…
«История одного дня».
«Сегодня — несравненная Лилиан Гиш».
— Итак, я стою и смотрю:
В полдень из всех дверей,
Как крысы, покидающие трюм
Тонущих кораблей, —
Люди, люди, идут и идут…
Пять… десять… пятнадцать минут…
В одинаковых костюмах, с одинаковой прической,
С одинаковой усмешкой;
Тысячи людей — однофамильцы и тезки.
Тысячи монет — не орлы, а решки
Самой обыкновенной меди,
С одинаковыми мыслями об отдыхе и обеде.
Это — тысячи зеркал
Повторяют то же изображенье:
Водоворот движенья
Среди бетонных скал.
И в этом хаосе театральном,
Улыбаясь безличьем лица,
И я был таким же зеркальным,
Таким же отраженным — только контур
Мысли, не продуманный до конца,
Картограммой забытого белого фронта,
В картинной галерее десятой весны,
Где бродят на цыпочках в тихих залах
Такие легкие и испуганные сны…
— А улица гремела и повторяла
Все тот же образ, сухой и точный.
И я оглядываюсь, ища источник,
Центр и ось
Этих движущихся отображений,
Как движет в испуге ветвями растений
В гуще леса запутавшийся лось.
Это было похоже на цирковый трюк.
И я, разгадывая его, смотрю,
Как катятся ядра уличного грома.
И средь них неподвижен только манекен
В окне торгового дома…
Весенние люди болеют хрипкой,
А он, из-за зеркальных стен,
Улыбается розовой улыбкой
И смотрит, не мигая, прямо на солнце…
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ КОРОЛИ
Голубела весна и по-летнему крепла.
Перейдя второпях нерешительный март.
Начинаясь, Мессина[73] империй и пепла
Колебала расплывчатый желтый штандарт.
…И всегда, за барьером зеленых акаций,
Пухловатой рукой подрезая ростки,
Короли проплывали, как лед навигаций.
Ноздреватый от ветра, тепла и тоски.
И покорно теряя дворцы и короны,
Разводили ершей в деревенской глуши,
Где на голых деревьях кричали вороны
И дымились шершавые шалаши.
Где рыжели, ржавея, осенние рощи,
Как гербы на решетках дворцовых оград,
Где, казалось, что жить — и грустнее, и проще,
И еще невозможней — вернуться назад…
И когда, растрясясь на мужицкой телеге,
Привозил заговорщик помятый пакет —
На всеподданнейшее — о побеге —
Короли отвечали — «нет».
НА ПЕРИФЕРИИ
