Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.

  В нем воркованье голубя весной,
  Взлет жаворонка к Солнцу – выше, выше.
  Березовая роща. Свет сквозной.
  Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

  И снова ровный гул широких вод.
  Кукушка. У колодца молодицы.
  Зеленый луг. Веселый хоровод.
  Канун на небе. В черном – бег зарницы.

Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.

  Соха и серп с звенящею косой.
  Сто зим в зиме. Проворные салазки.
  Бежит савраска смирною рысцой.
  Летит рысак конем крылатой сказки.

Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там – смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.

  Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
  Ярит борзых и гончих доезжачий.
  Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?
  Молись. Молись. Не вечно неудачи.

Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем – там, в синем – о родном пороге.

  Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
  В размах грозы сцепляются зарницы.
  К Царь-граду не ходил ли наш Олег?
  Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?

И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.

  Поняв, что речь речного серебра
  Не удержать в окованном вертепе,
  Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
  Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.

Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.

  Ты клад найдешь, которого искал,
  Зальешь и запоешь умы и страны.
  Не твой ли он, колдующий Байкал,
  Где в озере под дном не спят вулканы?

Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый,
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.

  Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
  Как радуга над нашим водоемом.
  Ты в черный час вместишься в малый вздох,
  Но Завтра – встанет! С молнией и громом!

В тайге, где дико все и хмуро,
Я видел раз на на утре дней,
Над быстрым зеркалом Амура
Тринадцать белых лебедей.

  О нет, их не тринадцать было.
  Их было ровно двадцать шесть.
  Когда небесная есть сила
  И зеркало земное есть.

Все первого сопровождая
И соблюдая свой черед,
Свершала дружная их стая
Свой торжествующий полет.

  Тринадцать цепью белокрылой
  Летело в синей вышине,
  Тринадцать белокрылых плыло
  На сребровлажной быстрине.

Так два стремленья в крае диком
Умчались с кликом в даль и ширь,
А солнце в пламени великом
Озолотило всю Сибирь.

  Теперь, когда навек окончен
  Мой жизненный июльский зной,
  Я четко знаю, как утончен
  Летящих душ полет двойной.

Сибирь – серебряное слово.
Светясь, ему сказать дано,
Что драгоценней в ней основа:
В Сибири золотое дно.

И златоверхого Алтая
Заря, смотря и в высь, и в ширь,
Гласит, под солнцем расцветая,
Что будет вольною Сибирь.

Заяц, выторопень серый,
Разговаривал с Зимой.
Говорил он: «Ты без меры
Нежный мех морозишь мой».

  А она ему: «Голубчик,
  Ты померзни, ничего.
  Так нарядней твой тулупчик,
  Чисто держишь ты его».

И зимой прозрачней воздух,
Мягко стелются снега,
Для зверья лесного роздых,
Дальше чувствуешь врага.

  Сердце заячье – лишь в слухе,
  Косоглазый полуслеп.
  Но ушканчик остроухий
  Скрылся, хмурый, в свой вертеп,

Там ждала его зайчиха,
Наготовила тепла.
Лес молчит, и тают тихо
В синеве колокола.

  Завтра праздник богомольный,
  Синь над снегом небосклон.
  Близко слышен недовольный
  Крик скучающих ворон.

Как боярыня седая,
К людям шествует Зима,
Лютой стужей расцвечая
Опушенные дома.

Клок ущербной Луны, переметная тень,
На широких полях белоснежны снега,
Словом сказки одет, пробегает олень,
Свет копыт серебро, золотые рога.

Закрутилась метель от полей до полей,
Лунный клок стал не клок, взвейных светов поток,
Золотые рога замелькали быстрей,
И хрустит по снегам четверной среброскок.

На мгновенье олень призамедлил свой бег,
Приутихла метель, проблеснули снега,
Вовсе стал, и растут, озаряя весь снег,
Золотые рога, золотые рога.

От небес до небес по снежистым полям
Переметная тень пробежала на склон,
Опрокинулась в яр, взвился снег по краям,
И зареял вокруг златозвук, светозвон.

У оленя во лбу та блистает звезда,
Что водила волков до чужих берегов,
И вещают о той, мысль о ком – навсегда,
Золотые рога, крутоветви рогов.

В медный бубен ударяя,
Звонко сокола он пел:
«Птица – пламя, птица – злая,
Птица – Солнце, сокол – смел.

  Он в горячем перелете
  Сразу небо пресечет.
  С ним добыча на охоте –
  В полный месяц – полный счет.

Месяц срезанная щепка –
Счет добычи без него.
Бьет он метко, бьет он крепко,
Не пропустит никого.

  Он недолго ведал руку,
  Призакрытый клобучком.
  Знает меткую науку –
  Громом падать над врагом.

Заяц рябью метит тропы,
Путь для цапли вышина,
Ветер в беге антилопы,
От него им смерть одна.

  Голубь гулил – тикал – такал,
  Млел, что синь на ярлыке.
  Чуть мелькнул мой белый сокол,
  Голубь – вот, в моей руке.

Не продам я птицу эту,
Дорожишься, путник, зря.
Он был послан Баязету,
В выкуп франкского царя.

  Кубла-хан перелукавил
  С ним три тысячи лисиц.
  Сам персидский шах восславил
  Хватку молнию меж птиц.

Впился в Индии он с маху
В крепковыю кабану.
Ты даешь мне денег? Праху?
Лучше я продам жену!» –

  Так киргиз напев сугубый
  Вдруг нашел, чтоб мне пропеть.
  И, смеясь, белели зубы,
  Златом в бубне рдела медь.

Зыком в небе многотрубно
Вскликнул голос журавлей.
Звуки песни, всплески бубна
Воскрылялись все светлей.

  Зависть к дикому киргизу
  Я учуял, весь горя,
  В час, как в огненную ризу,
  Облеклась в степи заря.