Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Обруган в пух и прах, судье с полупоклоном
Хочу, полусмеясь, сказать на суд в ответ,
Что я в намек и в яд, полусокрытый в оном,
На полуслове вник и понял весь секрет:

Полупрозрачно мне был дан в укоре строгом
Полуневежды чин… Смиряюсь — я не горд…
Но всё ж, хоть Пушкин был и будет полубогом,
Не страшен мне ничуть его полу-милорд.

Пусть я полу-поэт и средь поэтов парий,
Застряв в полугоре при всходе на Парнас,
Но ярославский слух мой «полу» чтит исстари
И полусотню их лелеет про запас.

Так под запрет идя, я счел бы полумерой
Один полусонет похерить; но могу ль
Я полушарье крыть с испуга гемисферой,
Иль полуостров звать со страху пенинсуль.

Нет! нет…. «Полу-журавль» милей таких увечий.
Не зря ведь русский труд полутора веков
За полушагом шаг теснил из русской речи
Весь полубарский шик смешенья языков.

И вот, страны родной изгой полуопальный
И только полугость в получужих краях,
Я до полуночи на полулист начальный
Всё новые слова вносил в полусердцах.

Полузабытый Даль — маститый мой сотрудник:
В нем много добрых слов; там встретим полутон,
Отметим полупух, получулки, полудник…
Мне могут возразить, что дик «полуопон»,

Что в редкость полупар и утки полукряквы,
Что полуповод стар, что чужд нам полуплуг,
Но полусаблю всё ж не выведете в брак вы,
Вы полубархат взять не в силах на испуг.

Я верю, Пушкин сам, блеснув «полудержавным»,
Любил полузипун на русском мужике
И грамоты царей с письмом полууставным
И с полудюжиной печатей на шнурке.

А нам, не люб ли всем нам снег полуаршинный?
В походе знали мы в полупути привал,
По полугодиям жизнь вел школ уклад старинный,
Ценил, покаюсь вам, я полуимперьял.

В церквах любил я тишь напевов полугласных
И полутемный Лик с всеблагостью в очах,
Дрожащий полусвет лампад иконостасных,
И полуталый воск, оплывший на свечах.

В своем полку родном любил я полуроту
(Как, верно, Фет-улан свой полуэскадрон),
Полуденных часов кипучую работу
И получасовой дневной, бодрящий сон.

Любил я лагеря под Красным полуссылку
И летний Петербург, в жару полупустой,
В «Аквариум» наезд, вина полубутылку
И с полухмеля шум пирушки холостой.

Как в полусне, поднесь я грежу о цыганах…
От полувечера до утренней росы
Чавалов истовых в усах, в полукафтанах,
Полупропитые, гудящие басы.

В их песне то разгул кочевья полудикий,
То с полутакта, вдруг, щемящая печаль…
А в полумраке смех… и дерзко мечет блики
Цыганки пляшущей цветная полушаль.

Полупорожние покинуты бутылки,
И в полузабытьи играет кровь живей —
Полураскрытых губ так нежит трепет пылкий,
Так близок полукруг изогнутых бровей.

От дрогнувших ресниц упали полутени,
А где-то в глубине полусмеженных глаз
Зарницей блещет страсть с налетом полулени,
И кроется посул в загадках полуфраз.

Полуживая быль… Но сразу от цыганок
Я, полуночник, в даль стремлюсь в моей мечте:
Мне снится лента рельс… ряд станций… полустанок…
И вот от дома я уже в полуверсте.

Вот полупьяный Клим, в рубахе без поддевки
(Иль в полушубке Клим, коль дело по зиме),
Сажусь… удар вожжей, и лихо полукровки
Со звоном бубенцов уж мчатся в полутьме.

В полудороге спуск; река за перелеском,
По зыби, не спеша, ползет полупаром, —
А полулунья серп мерцает бледным блеском,
И полусумрак весь пронизан серебром.

Но дом наш полумертв… В нем шумы, шорох, шелест.
Как полувнятный сказ минувших катастроф;
Уж полусгнивший пол в пустынном зале щелист,
Полуистлев, повис в клочках обойный штоф.

А здесь… давно ли здесь, полураздетый в спальне
При полумесяце я грезил… Жизнь прошла…
И полувековой души мечты печальней,
Как полугара хмель лет память тяжела…

И, полулежа, я по хмелю, вдруг, в затишьи
Душой затосковал… Смирновки полуштоф
Так ясно стал в уме, что чуть на полустишья
Не бросил я своих полупечальных строф,

Решив, что «полу» вздор, что правы вы в оценке,
И что исход один: хороший полувзвод —
Без жалости Полубояриновых к стенке
И Полуектовых без милости в расход.

Песнь крылатая, детище мысли недремлющей,
Птицей пленной томится и бьется в мозгу
В жажде жизни для грезы всесильно объемлющей:
«Отвори! Отпусти!» — Но что я-то могу?..

Только сердце одно властно ключ заколдованный
Подобрать к неизведанной тайне замка
И тюрьму распахнуть, чтобы узник взволнованный —
Песня вырвалась вольно, светла и звонка.

Грезы безумца, влюбленного в сны, —
Гордые вещие птицы,
Гостьи для нас недоступной страны,
Вестницы новой весны,
Бога, нам чуждого, жрицы.

Грезы безумца, влюбленного в сны, —
Небо иного зарницы,
Странные тайны морской глубины,
Сказок далеких страницы,
Жалобы близкой струны…

Закрой пророчеств грозных книги,
Прочь страх, суровый поводырь!
Сбрось отречения вериги, —
Строй новый, праздничный псалтирь

И в ощущеньи ярком Бога,
Не видя в радости греха,
Будь сыном брачного чертога
При светлой встрече жениха!

На тебе бесстрастья тога:
Нет желаний, спит тревога,
Сны не снятся наяву…
И, как нищий, у порога
Недоступного чертога
Тщетно я тебя зову.

Волна наш челн слегка качала,
Переливая лунный блеск.
Зыбь серебрилась, даль молчала,
Баюкал вёсел мерный плеск.

Как бы исполненный печали,
Тих был храм ночи… И, полны
Тревогой странной, мы молчали
Под сказки моря и луны.

Распахнувши звездный полог,
Ночь прониклась тишиной.
Очертанья стройных елок
Серебрятся под луной.

Светлый миг! Но как недолог,
Как неверен свет ночной…
Песня, прежних дней осколок,
Гаснет с ним в глуши лесной!

Миновала гроза, тают тучи,
Глух в дали замирающий гром,
Дождь прошел молодой и пахучий,
Только капает с веток кругом.

Пряно пахнет землею сырою
И из сада, с оживших куртин,
Ветер веет в окно резедою
И кадит ароматом жасмин.

А закат раскаленною лавой
Разлился и пылает, рядя,
Как в рубины, игрою кровавой
Непросохшие слезы дождя.