Александр Житинский - Снежная почта

Любить людей, угрюмо ненавидя,
Иль ненавидеть, искренне любя?
Не лучше ль, никого из них не видя,
Старательно описывать себя?
Себя – чревоугодника, повесу,
Предателя, фальшивого льстеца,
Актера, наспех вставленного в пьесу,
Болтливого пророка, подлеца.
Себя, в котором тысяча пороков
И столько же блистательных идей,
Усвоившего несколько уроков
Среди людей, на людях, для людей.
Себя – героя, циника, невежду —
Перетрясти, как старый чемодан,
Испытывая тайную надежду,
Что зрители воспримут как обман,
Как зрелище, как позу, как рисовку
Мою с натуры списанную роль.
Обрадуются, разгадав уловку:
«Король погиб? Да здравствует король!»
Орите – на галерке и в партере —
Приветствуя, завидуя, кляня!
Мой судия – внутри, и к высшей мере,
Страдая, он приговорит меня.

Помощи ждет? Совета?
В зале так мало света!
Не различаю глаз.
Что же сказать вам, зритель?
Ваш офицерский китель —
Он разделяет нас.

Вы человек, который
Служит стране опорой.
Я же служу шутом.
Нет, от моей улыбки
Стены не станут зыбки,
Не покачнется дом.

Быть не должно двух мнений:
В Гамлете тьма сомнений,
Но, как ни странно, вы
Ищете в черном зале
Совести и печали,
Пищи для головы.

Знайте, пока мы рядом:
Вы с напряженным взглядом,
С горькой усмешкой – я,
Надобны в равной мере
Мне – ваша твердость в вере,
Вам – боль и скорбь моя.

Старичок с лицом поганки
В будке сплюснутой сидит,
Как танкист в картонном танке,
Мертвым шепотом свистит.

Он доверенный Шекспира.
Вот трагедия творца:
Точно гроб, его квартира,
У Шекспира нет лица!

Гамлет, видимый на сцене,
Уличен в большой измене.
Он понес какой-то бред,
Чем нарушил весь сюжет.

Этот Гамлет стал опасен!
Старичок стирает пот,
Стонет, делается красен
И, вздыхая, воду пьет.

Побелев потом, как тесто,
Или попросту, как мел,
Старичок теряет место,
На котором век сидел.

Билетерша, седая букашка
С буклями на голове
И буквами в программке,
Ждет антракта, вздыхает, бедняжка, —
Как ей все надоело!

Этот Гамлет еще в годы НЭПа —
Артист был другой,
Фамилию она забыла —
Точно так же кривлялся нелепо.
А что изменилось?

Галерка сегодня тиха
И, скажем, не так откровенна.
Молчит, доходя постепенно
До тайного смысла стиха.

Не то, что тому десять лет
Назад, когда искоркой Божьей
Взлетал на подмостки пригожий
И ладный красавец-поэт.

Тогда заклинанья его,
Признаюсь, и мне приносили
Уверенность в завтрашней силе,
А ныне в них нет ничего.

Теперь все скромнее на вид,
Сложней, я сказал бы, и строже.
И чувства, и мысли дороже,
Но что же галерка молчит?

Прошу прощенья! Сволочи и стервы —
Их мало, но они, конечно, есть —
Пришли пощекотать немного нервы
И услыхать слова про долг и честь.

Как правило, им лучше всех известно,
Где Гамлет слаб, а где явил талант.
Мне кажется, считать им даже лестно
Себя умнее, чем комедиант.

Несчастный Гамлет! Правила наруша,
Как бы ребенок, ждущий похвалы,
Зачем он выворачивает душу
Пред теми, что ничтожны и малы?

Неужто он еще не понимает,
Что самый наилучший приговор —
Их зависть и растерянность немая,
Их озлобленье и его позор?

Он думает, он счастлив – этот тип,
Лениво наблюдающий за мною
В бинокль. Он полагает, что искусство
Сродни послеобеденному сну
В обширном каталоге удовольствий,
Где издавна стоят на первых строчках
Жратва, вино и женщины… Теперь,
В антракте между первыми и третьей,
Он задницей утоп в пружинном кресле
И слушает желудок свой. А я,
Нелепый аккомпанемент желудка,
Кричу со сцены: «Быть или не быть?!»
Конечно, быть! Достигнув положенья,
Купить машину, съездить на Кавказ,
Потом туристом прокатиться в Лондон,
Чтоб там уже, в Шекспировском театре,
С вниманием «to be or not to be»
Прослушать… Ах, несчастный этот Гамлет!
Чего он хочет, бедный англичанин
И датский принц? Неужто, в самом деле,
Прогнило что-то в королевстве Датском?

Накрашенное женское лицо
Круглится, как пасхальное яйцо,
И мысль старательно изображает.
А между тем, слепая, словно крот,
Рука соседа ей коленку мнет
И женщине нисколько не мешает.

Принц Гамлет прочитал свой монолог.
Рука уже почти что между ног
Приподымает юбку осторожно…
Искусство, всем знакомое давно,
Когда в партере бархатном темно
И даже невозможное возможно.

Чулок шершав, а пальцы холодны.
Видны лишь лица. Как они бледны!
Глаза влажны, и стеснено дыханье.
Скорее, Гамлет! Быть или не быть?
Но можно ли Офелию любить,
Не испытав греховного желанья?

Поэтому пускай пристойный лик
Покроет тайной этот жалкий миг.
Поэтому смелей, рука соседа!
О дайте свету! Дайте хоть звонок!
Куда бежать от этих рук и ног?
На коже лишь следы. В душе – ни следа.

Девочка, веточка счастья,
Замерла в третьем ряду.
В ком еще столько участья,
Столько вниманья найду?

Вот она, вроде бы с нами,
Можно потрогать рукой.
Тешится сладкими снами,
Как леденцом за щекой.

Вздрагивая то и дело,
Мятый платок теребя,
Вытянулась, улетела
И позабыла себя.

Это она у кулисы,
Зная всю жизнь наперед,
Голосом взрослой актрисы
Тихую песню поет.

Как сохранить ее веру
И оградить ото лжи?
Вся она – вызов партеру
И утвержденье души.

Смолкни, ненужная лира!
Что ей вся наша игра —
Девочке с совестью мира,
Ветке с ростками добра?

Вперемежку так проскачем:
Гамлет, свита с королем…
Может, что-нибудь да значим?
Может, зрячими помрем?

Так проскачем вперемежку:
Гамлет, Йорик, шут, дурак…
Или спрятать нам усмешку?
Или, вправду, надо так?

Так! Со шпагой на отлете,
Жаля и жалея вас…
Может, что-нибудь поймете,
Хоть потом, хоть не сейчас.

В расположении воинской части
Я, лейтенант, но лишь только отчасти,
Лежа на травке в цветущем лесу,
Думал о том, как я душу спасу.

Летние сборы – такая морока!
Призванный для прохождения срока
И изученья секретных систем,
Я, признаюсь, занимался не тем.

Вас, мой читатель, спасали ракеты.
Я же в лесу, изводя сигареты,
В небо глядел, по которому плыл
Ангел в сиянье серебряных крыл.

Как и положено, ангел на деле
Выглядел так же, как прочие цели,
Маленькой точкой, сверлящей экран,
Той, за которой следил капитан.

Он был готов, коль сыграют тревогу,
Выстрелить даже по Господу Богу,
Если всевышний (о Боже, прости!)
По индикатору будет ползти.

Он не шутя, с установленным рвеньем
Занят был вашим, читатель, спасеньем.
Он защищал вас в то время, как я
Думал о смысле его бытия.

Каждый из нас исполнял свое дело,
Обороняя кто душу, кто тело,
И в небесах наблюдая полет
Видел кто ангела, кто самолет.

Загораю на солнышке, веки прикрыв.
Надо мною висит одуванчика взрыв.

Муравей свою бедную ношу несет,
Бесконечное время куда-то ползет.

Поневоле подумаешь: сотни веков
Был порядок толков, а порядок таков:

Бессловесные твари рождались, росли,
Свою скромную ношу по жизни несли,

Не ища дополнительных неких причин,
Умирали под видом безвестных личин

И рождались, чтоб снова опять и опять
Просто есть, размножаться, работать и спать.

А теперь я осмысленно в травке лежу,
За свою драгоценную душу дрожу,

Чтоб она, не дай Бог, не пропала зазря,
Точно жизнь одуванчика и муравья.

Полк, в котором я служил,
Был лихой гвардейской частью.
В нем полковник был, но, к счастью,
Нам до Бога далеко.

В молодецких сапогах
Мы ходили по болотам.
Часовой кричал нам: «Кто там?!»
Отвечали мы: «Свои!..»

В смысле атомной войны
Было тоже очень мирно.
Но зато команду «Смирно!»
Мы умеем исполнять.

Там свои и здесь свои,
Смирные, какой мы части?
Господи, в Твоей мы власти!
Все мы смертники Твои.