Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Не там, где с розою в зубах,
На пышной желтизне Севильи,
Явясь, испепеляет в прах
Сердца и жизни без усилья, —

Нет, на канаве, в тощий год,
Здесь на окраине столичной,
Кармен еще для нас живет
Гульливой девочкой фабричной.

Она все та же. Прядь волос
Тугим кольцом над тонкой бровью,
И взгляд очей ее раскос
Из-под косынки, исподлобья.

И блеск серег, и губ, и глаз,
Упругость легкая походки —
Сердцекрушительный рассказ
О власти гибельной красотки.

Ведь от не помнящих родства
Свой род, отчаянный и чванный,
Она ведет, а их сердца
Одни на всех меридианах.

Но увлечений и измен
Перетасована колода,
И карта выпала Кармен —
Октябрь семнадцатого года.

Октябрь. Ты помнишь мокрый снег
И раскаленный этот воздух,
Броневиков тяжелый бег,
Короткий пулеметов роздых…

Ты помнишь — сердце по ночам
Стучало перестуком частым,
И ветер, с пылью пополам,
На перекрестках лгал и хвастал.

Ты помнишь стали и свинца
Борьбу на площади кровавой,
Когда на штурм ночной дворца
Внезапно хлынули заставы;

Знамен восторженный кумач,
Несметных полчищ шаг чугунный,
И с тонких щупальц радиомачт
Призывный оклик: Мир! Коммуна!

Есть близ фабричных корпусов
Дома, обглоданные оспой;
Там люди в тесноте, без слов,
Живут, едят и любят просто.

Там женщина с клеймом жены,
Покорна похоти мужчины,
Рождала мясо для войны,
Рождала мясо для машины.

Там рождена она на свет, —
Кармен, дитя любви внебрачной,
И, вместо школы, в девять лет
Работать встала на табачной.

Из слез и песен мастериц
Науке жизни научилась,
Как в клетке, полной пленных птиц,
За черный хлеб жила и билась,

И из глазастой и худой
Девчонки, дерзкой и лукавой,
Внезапно пышной красотой
Раскрылась на краю канавы.

Матрос, армеец, слесарь, вор —
Она любила не торгуясь,
И никому до этих пор
Не отказала в поцелуях.

Но память тех голодных дней,
Прожитых брошенной девчонкой,
Как ненависть осталась в ней
Занозой острою и тонкой.

Она на фабрике была
Всех безудержней, всех горластей.
Ее крутого языка
Побаивался каждый мастер.

Конец ночного кутежа
Как в заурядной мелодраме:
Ей был сужден удар ножа
И злая смерть под воротами.

И только в хронике газет,
Там, где петитом смерть бесчестят,
Остался бы мгновенный след
В отделе мелких происшествий.

Однажды, средь толпы зевак,
Кармен на шествие глазела,
Огромный колыхался флаг;
Колонна стройно шла и пела.

Звенели глухо голоса,
Как будто с жизнью смерть боролась,
И кто-то толстый, с мордой пса,
Вдруг прошипел: «Распелась, сволочь!»

Тогда, очнувшись как от сна,
И медленно сойдя с панели,
Веселой злобою полна,
Кармен примкнула к тем, кто пели.

Да, любит весело она
И крепко может ненавидеть.
Она не мать и не жена, —
Беда, кто смел ее обидеть!

Не вовлекать Хозе в беду,
Не помогать контрабандистам,
Кармен в осьмнадцатом году
Была в России коммунисткой.

Не к славе цирковых арен,
Где Эскамильо бьется ловкий,
Нет, за любовником Кармен
На Колчака идет с винтовкой.

В фуражке, в кожанке морской,
Наброшенной на грудь и плечи, —
Ее художник заводской
В фарфоре так увековечил.

И карты лживо смерть сулят:
Встают и падают державы,
Чтоб в долгой памяти внучат
Жила Кармен из-за канавы.

Плеть свистела. Копали ров.
Клали камни. Крепили топи.
Этот город построен руками рабов
В стране полярных утопий.

Но Медного Всадника вниз кувырком
Совлечем по гранитным ступеням
И поставим Другого, с выпуклым лбом,
Шахматиста народных смятений.

В пиджаке на граните он будет стоять,
Исподлобья коситься на звезды,
И дети грядущего станут играть
В новом мире, который он создал.

— Трудно стало хлеб добывать.
Не то,
Чтобы мало его, как бывало.
Нет! На каждого из едоков:
Ешь — не хочу, до отвала…

Трудно стало в городе жить:
Слишком много добра понабрали.
Только
Не для бедняков.
Помнишь, как мы голодали?
Помнишь, те черные дни,
Как, стиснув зубы, мы жили?
Так умирают они
В городе изобилий.

— А помнишь, на «Авроре»,
Ты помнишь пушек гром?
Шел дождь и был ветер с моря, —
Мы встали перед дворцом.

Я первый пошел на приступ
За волю! За хлеб! За мир!
«Война капиталистам!»
«Погибни старый мир!»

Они дрожали, собаки,
При виде наших знамен.
А нынче смеется всякий…
Матросом гнушается он.
Води пером по странице,
Рассчитывай «дважды два»!
Может ли с этим мириться
Буйная голова?

А город черен и горит огнями,
За каждой витриной магнит и пламя…
А на улице говор и женский смех, —
Кончено! Кончено! Смерть не для всех!
Еще можно любить
И можно жить,
И можно сегодня о завтра забыть,
И пусть завтра нам ужас головы выбелит,
Но сегодня нет и не будет гибели!

Ленька Пантелеев,
Сыщиков гроза,
На руке браслетка,
Синие глаза…

Кто еще так ловок —
Посуди сама!
Сходят все девчонки
От него с ума.

Нараспашку ворот
В стужу и мороз!
Говорить не надо —
Видно, что матрос.

Подрисую губы, —
Пусть поплачет мать,
Пусть не стану больше
Дома ночевать…

Все равно, за черный хлеб
Дочку не сберечь!
Чтоб ботинки до колен…
Серьги бы до плеч…

Чтобы сытый и богатый мог спокойно спать,
Будут кожаные куртки город охранять.
От поста к посту!
От моста к мосту!
Чтобы мышь не проскочила,
Не летела птица, —
Не война ли нас учила,
Как держать границы!

Спи спокойно, ювелир,
Не погибнет старый мир!
Революция тебя охраняет…

Безмятежно спи, делец,
Не настал еще конец!
Революция тебя охраняет…

Миру старому отсрочка
Перед смертью дадена:
Пусть последние денечки
Доживает гадина!