Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Угасни солнце, а луна
Затмись и перестань являться.
Воспой, о муза, имена
Серапионовского братства!

Пусть землю осветят лучи
Светила восходящей славы,
А ты, злословие, — молчи
И вырви свой язык лукавый.

Пусть слава десяти имен
Пройдет от Мойки до Бассейной
И каждый — имя — Серапион
Произнесет благоговейно.

Душевной робости полна,
Смиренно начинаю: «Ода…»
Скажи, о муза, имена
И назови начало рода.

Была ли женщиной их мать?
Вопрос и темен и невнятен,
Но можно двух отцов назвать:
То Виктор Шкловский и Замятин.

И как известных близнецов
Волчица выкормила где-то,
Так на утеху двух отцов
Их выкормил формальный метод.

Они взросли и, в Дом Искусств
Явившись, основали братство,
И вот уж целый год живут
Одною славой без богатства.

И первый — Лунц, брат-скоморох,
От популярности страдает,
Лишился головы и ног,
Но в стиле вовсе не хромает.

Второй — Никитин, полный чувств,
Красноречивый, светский, модный.
Танцует он как златоуст,
И пишет прозою народной.

И третий — Зощенко младой,
Скромнее лилий, нежнее пуха,
Но предназначено судьбой,
Чтоб в нем таился Синебрюхов.

Вот Груздев — книжник и Зоил —
Одной литературой дышит.
Он тайну мудрости открыл
Печатной, хотя и не пишет.

Да настоящий Серапион
И в камне мудрецов уверен.
Металлы превращает он, —
Кто Зильбер был, тот стал Каверин.

Слонимский, — кто еще так мил
И добродушнее кто боле?
Своих героев всех сгубил
И гибнет сам от алкоголя!

Иванов Всеволод ходил
Тайгой на белого медведя.
От Пролеткультских темных сил
У Серапионов спасся Федин.

А кто презрел РСФСР,
В Европу навостряет лыжи?
Володя Познер, например,
Живет посланником в Париже.

И средь прозаиков одна
Отстаиваю честь поэта
И вот, — опаздывать должна.—
Полонская Елизавета.

О Россия, злая Россия,
Не твоя ли я плоть и дочь?
Где я песни возьму такие,
Чтобы злобу твою превозмочь?

Не жалеет и слушать не хочет,
Только скажет: «Чужая, уйди».
Только страшное что-то пророчит
Мне звериное сердце в груди.

Разве я для тебя — чужая?
Отчего ж я так горько люблю
Небо скудное скучного края
И непышную землю твою?

Разве я не взяла добровольно
Слов твоих тяготеющий груз?
Как бы не было трудно и больно,
Только с жизнью от них отрекусь!

Что ж, убей, но враждебное тело
Средь твоей закопают земли,
Чтоб зеленой травою — допела
Я неспетые песни мои.

Смиряем плоть усталостью жестокой.
Поденщик спит — его закрыто око.
Ты видел? — в сне тяжелом распростертый
Как безобразен он, еще живой и мертвый!

Но кто-то по ночам, из глубины великой,
Кричит сквозь рот его пронзительно и дико.
Но в городе, где в каждом доме спящий,
Унылый вой стоит, как над звериной чащей.

И мудрые правы, и мудрые мудры,
И правит, как следует, старый Бог,
Владыка всезнающий и седокудрый —
На запад — закат и восход — на Восток.

А у нас еще рев, и звон, и грохот…
Еще колыханье черное толп.
Веселый взвизг разбиваемых стекол,
Слепящий свет остановленных солнц!

Эй, слушайте там, на бумажной карте,
На глобусе круглом, на плоской земле:
Еще у Безумия скипетр на царство
В веревке намыленной, в крепкой петле!
Да здравствует Карманьола,
Лучшая из песен!
Последнего на фонаре, —
Последнего мудреца — повесим!

Построить бы дом, устроить бы сад,
Посадить подсолнечник, виноград…
Чтоб солнышко грело, зеленела трава
Не день и не месяц, не год и не два,
Только для маленьких, для детей,
Не пускать бы вовсе взрослых людей.

Сделать низкие двери, много ворот,
На четыре стороны света вход.
Кто ходить не умеет, пусть ползет.
И сказать бы детям по всем городам:
У нас хорошо, приходите к нам,
Приходите, каждому место дадим —
Кривоножкам, пузатикам, крошкам смешным
И тем, кто не хочет быть большим.

Будет белочка прыгать, грызть орех,
Медвежата будут обнюхивать всех,
Будет весело, будет тепло и светло,
Чтобы много зверенышей разных пришло.
И для каждого маленького, в доме таком,
Будет сладкая каша и хлеб с молоком.
Лишь бы солнышко грело, зеленела трава
Не день и не месяц, не год и не два.

Дедом отца моего был лошадиный барышник.
Мудрый ученый раввин был моей матери дедом.
Так и мне привелось полюбить проходимца, бродягу…
Сын мой! герб знаменитый тебе завещаю:
Лиру, Давидов щит, ременную уздечку.

Ослепительное солнце
В ослепительное море
Каждый вечер буйно входит,
А за ним — влачится тьма.
Каждый вечер на закате
Ты пылаешь надо мною,
Солнце, страшное светило,
Над душой моей смятенной,
Над моим несытым телом.
За тобой влачится тьма!

Весы и гири, стерлинги и фунты
И кровь за нефть, и золото за честь.
Проценты взять на подавленье бунта
И вексель злобы — выгодно учесть.

Чудовище, урод, невиданный и дерзкий.
Пугать детей, окручивать старух!
Не вы ли сами воспитали мерзкий,
Торгашеский и ненавистный дух.

Вы кроткие, но перебьете локти
И камнем пустите на дно реки.
У Серафима выросли бы когти,
И сам Иисус бы показал клыки.

Нет радости острей, чем радость слова,
И слово с радостью так тесно слито,
Что радость только в слове познается.
Увидеть — мало! Жадными глазами
Не обоймешь и не удержишь радость.
Руками крепкими ее не схватишь.
Ляг на нее, прижмись к ней алчным телом,
Смешайся с ней, как муж лежит с женою!
Она как ветер… как вода в горсти…
Но если ты сумел ее назвать
По имени и верное названье
Найти ей среди всех творений мира.
Она твоя! Ни время, ни пространство,
Ни даже гибель вас не разлучат.
Неповторимо, безраздельно, вечно
Твое, тобой назначенное имя!

Только женскими делами
Будет занят этот день.
Пусть сегодня правит нами
Благодетельная лень.

Утро. Солнце. День морозный,
Печка весело трещит.
Город мрачный, город грозный —
Дружелюбный принял вид.

Целый день пробудем вместе
Ты, да я, да рыжий кот.
Пусть на том же самом месте
Тихий вечер нас найдет.

Чистой скатертью покроем
Стол изрезанный — кругом,
Будем завтракать все трое,
Никого не обойдем.

Зимним яблоком желанным,
Молоком — белее льдин,
Чтобы белый и румяный
У меня родился сын.