Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Народ отчаялся. Заплакала душа.
Он бросил сноп ржаной о землю
И на восток пошел с жаной,
Напеву самолета внемля.
В пожарах степь,
Холмы святые
В глазах детей
Встают батые.
Колосьев нет… их бросил гневно
    Боже ниц.
И на восток уходит беженец.

Я вышел юношей один
В глухую ночь,
Покрытый до земли
Тугими волосами.
Кругом стояла ночь,
И было одиноко,
Хотелося друзей,
Хотелося себя.
Я волосы зажег,
Бросался лоскутами колец
И зажигал кругом себя.
Зажег поля, деревья,
И стало веселей.
Горело Хлебникова поле.
И огненное Я пылало в темноте.
Теперь я ухожу,
Зажегши волосами…
И вместо Я
Стояло Мы!

Нансен! Ты открыл материк –
  Новую Землю событий пророчества.
Когда ты входил в белую хижину самоеда,
Неужто ты не думал,
  Что голода его высочество
Прикажет России есть самое себя?

Он с белым медведем бороться
Умеет рукою железной.
И грозной главой полководца
Он вышел, труду соболезнуя.
Щетиной глаза перевиты,
Стоит мореходец косматый,
Когда-то в волне ледовитой
С медведем купался как с братом.
Твоею судьбою очертишь
Союза другого холмы:
Норвегии, Русских, Сибири
Уделами ставшего Мы.

Вши тупо молилися мне,
Каждое утро ползли по одежде,
Каждое утро я казнил их,
Слушая трески,
Но они появлялись вновь спокойным прибоем.

Мой белый божественный мозг
Я отдал, Россия, тебе.
Будь мною, будь Хлебниковым.
Сваи вбивал в ум народа и оси,
Сделал я свайную хату
– «Мы будетляне».
Все это делал как нищий,
Как вор, всюду проклятый людьми.

Швеи проворная иголка
Должна вести стежки святые,
Чтобы уберечь грудь Свобо<до>полка
От полчищ сыпного Батыя.

Баграми моров буду разбирать старое строение народов,
Чернилами хворей буду исправлять черновик, человеческий листок рукописи.
Крючьями чум после пожара буду Еыбирать бревна и сваи народов
Для нового сруба новой избы.
Тонкой пилою чахотки буду вытачивать новое здание,
Выпилю новый народ грубой пилой сыпняка.
Выдерну гвозди из стен, чтобы рассыпалось Я, великое Я,
То надевающее перстнем ваше это солнце,
То смотрящее через стекло слез собачонки.

Вам срамно, дерево, расти с земли?
Боясь земли,
Брезгливо подымаешь платье,
И, оголяя ствол во мху, –
Оттоль овечьи лбы спускали клоки шерсти –
Ты подымаешь ветви вверх – как песни воинов,
Торжественным сказаньем,
Былиной о богах и пением на Красной площади
Свободного народа.
Зная, что свечек зеленых обедня
Все же темнее и хуже,
Чем руки свободы к народным вождям,
Я говорю – хорошо!

Над алыми глазками малин, среди веселых голубей, что неба голубей,
Колючие ведешь пути Берлин-Бомбей!
В часы осенней злючки, когда сыны качались дико лет,
Ты мечешь острые колючки, чтоб очи выколоть,
Людям выцарапать лицо раба.
Железным полотном Москва – Владивосток
Идешь ты в синеве, Сибирь, ночей седых свисток!
И путь сибирских поездов, примчавшихся говеть,
зеленый и стыдливый
Закончит в синеве <с> печаль<ю> лепесток.
Где полночь зеркала кудрей земной дубровы уроженка,
Течет рекою небыть, изломан путь ветвей.
Как всадника скок и стоны людей, осужденных «к стенке».
Воюя за простор, блестя глазами чародеев
И наколовши ночь на черный дрот ветвей,
Ты, дерево, дуброву ужаснуло: пространство на крючке заснуло.
Донец-скакун, виски развеяв, летит по полю,
Копье в руке, военной радости полно.
Стучишь о звездное окно.
А у сумрака ока нет.

Клянусь «соседу гнев отдам!».
Дубиной русскою шумя, о, шорохи ночных ветвей!
Что умер соловей с пробитой головой.
Ты тянешь кислород ночей
Могучим неводом и споришь с высью.
Как звонка дубинушка тысячи листьев!
И месяц виноват:
В ячеях невода
Ночная синева сверкает рыбы чешуей
Тяжелым серебром.
И каждое утро шумит в лесу Ницше.
И каждое утро ты, солнечный нищий,
Снимая с очей очки, идешь за копеечкой.
Звезды, даже вон те,
Говорили всю ночь о белокуром скоте.
Есть драка и драка.
И право кулака
Лесного галаха.
И, звездный птицелов,
Наводишь черный лук рукой пещерных дикарей
На длинный ряд годов
И застываешь вдруг, как воин
Подземных боен.
И под землей и над землей
Город двуликий тысячи окон,
Ныряющий в землю и небо, как окунь.
Встаешь, как копья Дона,
Воюешь за объем, казалось, в поиске пространства Лобачевского.
И ищут юноши снять клятву на мече с кого.
Одеты в золотые шишаки
Идут по сумраку полки.
С нами Бог! Топот ног.
Здесь Ермаки ведут полки зеленые
На завоевание Сибирей голубых.
Дитя войны, одето горлинками в пение,
Ты осенью оденешь терн,
Узнаешь хвой скрипение.
Воюя корнями, сражаясь медленно, дуброва
Возносит дымы серебра.
Тут
Полки листов так медленно идут
Осадой голубого,
Что раз в десятки лет
Меняют предков след.
Ветку в локоть согнув, точно воин, держащий копье,
Точно птица раскрыла свой клюв на голубое.

Воздух расколот на черные ветки,
Как старое стекло.
Молитесь Богоматери осени!
Окна часовни осени,
Пулей разбитые с разбегу, морщатся.
Дерево горело лучиной в воздухе золотом.
Гнется и клонится.
Осени огниво гневно,
Высекло золотые дни.
Молебствие леса. Все сразу
Упали золотые запахи.
Деревья вытянуты, точно грабли
Для охапок солнечного сена.
На чертеж российских железных дорог
Дерево осени звонко похоже.
Ветер осени золотой
Развеял меня.

В тот год, когда девушки
Впервые прозвали меня стариком
И говорили мне «дедушка», вслух презирая,
Оскорбленного за тело, отнюдь не стыдливо
Поданного, но не съеденного блюда,
Руками длинных ночей
В лечилицах здоровья,
В этом я ручье нарзана
Облил тело свое,
Возмужал и окреп
И собрал себя воедино.
Жилы появились на руке,
Стала шире грудь,
Борода моя шелковистая
Шею закрывала.

Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердца.
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов.

О, если б ваши глаза
Блестели бы так, как голенище сапога.
О, если б ваш рот был певуч,
Как корова, зовущая теленка.
О, если бы на ваших косах
Было бы можно повеситься
И шея не согнулась…