Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Кольца, незурные кольца
Падали в слух шумомольца.
Бога небесного надо ли?
Кольца кружились и падали.

Ночной тишак,
Спасибодей ночного ока,
Венцуемый шляпы крылом,
Аюдоятное небо далеко,
Взвился роковой боголом.
Этою смертью ныне
Хром людоятия храм.
И буква Тэ
Ложилась прямым косяком
На черноте
Смерца босиком.
Страх – глубокая ночь.
Смерть – красивые тучи.
Ибом слезы не выпьешь,
Этим долоем звезду не стереть.
Пловец нетыни,
Нагнивец речной темноты,
Увийцею вечер запел.
Ибоумные носятся вздохи.
Тело унийцы жертвеет.

Судьба закрыла сон с зевком,
И снова мы во сне
Лежим ничком
И край подушки бешено грызем.
И наш удел – родимый зём.

Увы! Маша, на полках шаря
Громадным кулачищем,
И, водолазы картами созвездий,
В колоколе черных стекол звезд –
Что ищем мы?
С подушки к небу подымаясь
И пальцем согнутым хвоста
Цепляясь в земной шар
И броненосным телом извиваясь
В ночном бреду,
В небесной тяге, –
Ночною бездной нас манила, –
Себя венчаем мы?
И через решетку видим небо.
И бьем себя от ярости в висок.
И что же? Она закроет книгу сна
И шлет презрительный зевок.
Как к водке пьяница, мы тянемся
К прилавку Козерога,
Ревнуя сан ночного божества.
Увы, решетка между нами!
Так обезьяна скалит зубы человеку.

Еда!
Шаря [дикими]
Лапами [песни],
Земного шара
[Яростно] грызу Сахару,
[Запивая] черный стакан
Ночного неба!
Пескам Сахары
И тебе, Тибет,
Думы мои.
Снежные перья
Окутали небо.
Земля – кубок
Любимого вина.
Держу у черных уст.

А я пойду к тебе, в Тибет…
Там я домик отыщу –
Крыша небом крытая,
Ветром стены загорожены,
В потолок зелень глядит,
На полу цветы зеленые.
Там я кости мои успокою.

Это год, когда к нам в человечество
Приходят пчелиные боги
И крупною блещут слезою глаза
В божницах пчелы образа,
Рабочей пчелы,
И крупными блещут крылами,
Другими богами.
Суровы, жестоки точно гроза,
А я не смыслю ни аза.

Почему лоси и зайцы по лесу скачут,
Прочь удаляясь?
Люди съели кору осины,
Елей побеги зеленые.
Жены и дети бродят в лесах
И собирают березы листы
Для щей, для окрошки, борща.
Елей верхушки и серебряный мох,
Пища лесная!
Дети, разведчики леса,
Бродят по рощам,
Жарят в костре белых червей,
Заячью капусту и гусениц жирных
Или больших пауков, они слаще ореха.
Ловят кротов и ящериц серых,
Гадов шипящих стреляют из лука,
Хлебцы пекут из лебеды.
За мотыльками от голода,
Глянь-ка, бегают.
Полный набрали мешок.
Будет сегодня из бабочек борщ
– Мамка сварит.
На зайца, что нежно
Прыжками скачет по лесу,
Дети точно во сне,
Точно на светлого мира видение
Все засмотрелись
Большими глазами, святыми от голода,
Правде не веря.
Но он убегает проворным видением,
Кончиком уха чернея сквозь сосны.
И вдогонку ему стрела понеслась,
Но поздно.
Сытный обед ускакал!
А дети стоят очарованные.
«Бабочка, глянь-ка, там пролетела…
Лови и беги! а там голубая!»
Хмуро в лесу. Волк прибежал
Издалека
На место, где в прошлом году
Он скушал овцу.
Долго крутился юлой, крутобокий,
Всё место обнюхал,
Но ничего не осталось – дела муравьев,
Кроме сухого копытца.
Огорченный, комковатые ребра поджал
И утек за леса.
Тетеревов алобровых и глухарей
Серогрудых,
Заснувших под снегом,
Будет давить лапой тяжелой,
Облаком снега осыпан…
Лисичка, огневка пушистая,
Комочком на пень взобралась
И размышляла, горюя…
Разве собакою стать? Людям
На службу пойти?
Сеток растянуто много, ложись в любую.
Опасно, съедят, как съели собак!
И стала лисица лапками мыться,
Покрытая парусом красным хвоста.
Белка ворчала:
«Где же мои орехи и желуди?
Я не святая, кушать я тоже хочу».
Тихо,
Прозрачно.
Сосна целовалась с осиной.
Может, назавтра их срубят на завтрак.

Алые горы алого мяса.
Столовая, до такого-то часа.
Блюда в рот идут скороговоркою.
Только алое в этой обжорке.
Тучные красные окорока
В небе проносит чья-то рука.
Тихо несутся труды –
В белом, все в белом! – жрецами еды.
Снежные, дивные ломти.
«Его я не знаю, с ним познакомьте».
Алому мясу почет!
Часы рысаками по сердцу бьют
Косматой подковою лап.
Мясо жаркого течет,
Капает капля за каплей.
Воздух чист и свеж, и в нем нету гари.
На столах иван-да-марья.
Чистенькие листики у ней.
Стучат ножи и вилки
О блюда, точно льдины.
Почтенные затылки,
Седые господины.
Стол – ученик русской зимы.
Хвосты опускали с прилавка сомы.
Это кушанья поданы:
Завтрак готов.
Это кушанья падали
Усладою толп,
Речью любимой бождя
В уши пустых животов.
Кем-то зарезана эта говядина.
Белое блюдо – столб с перекладиной.
Каждое кушанье – плаха
Венчанного рогом галаха.

Вы! поставившие ваше брюхо на пару толстых свай,
Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,
Знаете ли вы, что целый великий край,
Может быть, станет скоро мертвецкой?
Я знаю, кожа ушей ваших, как у буйволов мощных, туга,
И ее можно лишь палкой растрогать,
Но неужели от «Голодной недели» вы ударитесь рысаками в бега,
Если над целой страной повис смерти коготь?
Это будут трупы, трупы и трупики
Смотреть на звездное небо.
А вы пойдете и купите
На вечер кусище белого хлеба?!
Вы думаете, что голод – докучливая муха
И ее можно легко отогнать,
Но знайте – на Волге засуха:
Единственный повод, чтоб не взять, а – дать!
Несите большие караваи
На сборы «Голодной недели»,
Ломоть еды отдавая,
Спасайте тех, кто поседели!
Волга всегда была нашей кормилицей,
Теперь она в полугробу.
Что бедствие грозно и может усилиться –
Кричите, <трубите>, к устам взяв трубу!

Мать приползла с ребенком на груди,
Усталый серп остался за порогом.
И небеса плясуньи впереди
Идут веселья богом.
Вы, руку протянув, кричали: Ля!
Тикай, – я говорю,
Чтобы смущенные поля
Увидели зарю.
Но, вея запахом ржаных полей,
Суровый кружится подол.
Так ночью кружится небесный Водолей
И в колокол оденет дол.

Голод! Голод! Голод!
Сваи вбиваю в мертвые воды
Этого года.
Мысли озябшей жилище –
Холодно, холодно.
Мертвые воды льются.
Бьется в заборы утесов людей
Этот мозг.
Это мировая утроба, кормив<шая>,
Чтоб выросла гордая голова миров<ой> революц<ии>,
Требует мировой совести.
Мало народной,
Мало русской!
Сегодня три кли<ча>:
Голод в России,
Самолеты на Западе,
Горы зерна в Америке.
Соедините эти <кличи>
И вырастет с<казочно> <ветка>
Победы над голодом.
Самолеты, летите, летите,
Сейте зерно!