Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Для биржевых царей и королей
   Их подлый юбилей.
Во имя Морганов, Рокфеллеров и Круппов
Кровавою чертой отмеченный итог:
Мильоны вдов, сирот, калек-без рук, без ног,
   И горы трупов.
Со счетами в одной руке, в другой – с ножом.
Все сделки тайные храня под изголовьем,
Бандиты бредят грабежом
И… миротворческим исходят блудословьем.
Банкиры в Лондоне справляют фестиваль, –
А Макдональд и вся предательская шваль,
   Версальским смазавшись елеем,
   Их поздравляет с юбилеем!
Ну что ж? На десять лет мы ближе к той поре,
Когда всей сволочи отпетой –
   И той и этой! –
Висеть на общем фонаре!

На ниве черной пахарь скромный,
Тяну я свой нехитрый гуж.
Претит мне стих языколомный,
Невразумительный к тому ж.

Держася формы четкой, строгой,
С народным говором в ладу,
Иду проторенной дорогой,
Речь всем доступную веду.

Прост мой язык, и мысли тоже:
В них нет заумной новизны, –
Как чистый ключ в кремнистом ложе,
Они прозрачны и ясны.

Зато, когда задорным смехом
Вспугну я всех гадюк и сов,
В ответ звучат мне гулким эхом
Мильоны бодрых голосов:

«Да-ешь?!» – «Да-ешь!» – В движенье массы.
«Свалил?» – «Готово!» – «Будь здоров!»
Как мне смешны тогда гримасы
Литературных маклеров!

Нужна ли Правде позолота?
Мой честный стих, лети стрелой –
Вперед и выше! – от болота
Литературщины гнилой!

Когда я в «Правде» кричу,
Мое перо превращается в пику,
Когда я молчу,
Значит, можно обойтись без крику,
Приводить в порядок старые стихи
(Освобождать их от трухи),
Сажать яблони, сеять вику,
Словом – до приказа «центрального аппарата» –
Изображать стихотворного Цинцинната.
   Сегодня, хотя не было призыва свыше,
Я сижу, однако, на крыше
И смотрю на метеорологический прибор.
Ой! не загорелся бы снова сыр-бор!
С английской стороны – неприятное направление!
Большое барометрическое давление.
Стрелка снизилась так за одну ночку,
Что уперлась в Керзонову точку!
Есть над чем призадуматься любому смельчаку.
Надо быть начеку!
Стрелка все продолжает покачиваться.
Не пришлось бы мне расцинцинначиваться!

   Мысли разные.
И все какие-то несуразные.
Например, на кой же мне ляд она,
Макдональдова жена,
А я больше думаю о ней, чем о ее муже,
Барахтающемся в луже,
Откуда он кашляет простуженно,
Хотя получил эту ванну заслуженно.
Идя по мужниным следам,
Почтенная Макдональдова супруга
Написала «Руководство для дам
Рабоче-партийного круга»,
То бишь для жен министериабильных мужей,
Политических ужей,
Ужей змеевидных,
Но крайне безобидных,
В соглашательских водах мытых,
Не ядовитых,
Не кусающихся,
На хозяев не бросающихся,
Ручных, муштрованных,
Парламентски дрессированных,
Коих, согласно их породе и нраву,
За их трусливые искательства,
Можем мы величать по праву:
– Ваши пресмыкательства!
Так вот, когда эти умственные паралитики,
«Пресмыкательные политики»,
Удостоились чести – без особой драки! –
Облачиться в министерские фраки,
Макдональдова жена издала «Руководство»:
Как нужно блюсти «рабочее» благородство,
Как надо ко двору являться,
Как королям представляться,
Как чмокать королевские ручки,
И всякие такие штучки, –
Руководство в полсотни листов,
Где предусмотрено все без изъятья,
Вплоть до размеров хвостов
Парадного платья.
Полный этикет!
И вдруг – камуфлет!
Консерваторская фига!
Пропал парадный туалет!
Погибла назидательная книга!
Придется шить платье «рабочего» фасона,
Просто и дешево, –
И писать руководство иного тона,
Не совсем «хорошего»!

   Тоже картинка отличная,
Крайне символичная:
В Лондоне рабочее собрание.
– Новости! – Внимание!
– Либерал Асквит провалился! –
Зал накалился.
Речи – пламя!
Поют «Красное знамя»!
А красного знамени и нету!
Отвыкли от красного цвету!
Вдруг кто-то сделал на эстраду прыжок,
Поднес председателю комсомольский флажок.
Председатель – (дарю всех сатириков темою), –
Чтоб никто не оказался в обиде,
Председатель флажок с советской эмблемою
Держал все время в свернутом виде.
Вот где вождь! Благодать!
Не рабоче-партиец – икона!
Он еще не расстался, видать,
С «Руководством хорошего тона»!

   Макдональд! На щите на его боевом
Герб достойнейший – мыльная клизма!
Вот символ – на примере живом –
Конструктивного социализма!
«Стачки – зло и вредят лишь рабочим правам» –
Макдональд так с церковного плакал амвона.
А теперь что он скажет?
      Трещит по всем швам
«Руководство хорошего тона»!

   Православные христиане,
Отставные купцы, помещики, дворяне,
Очаровательные дамы и почтенные мужчины,
Разгладьте ваши морщины
И простите меня
По случаю торжественного дня
Седьмой Октябрьской годовщины!
   Сократив на время свой воинственный пыл,
Я про вас почти позабыл.
Позабыл про кадета Милюкова,
Позабыл про купчину Гучкова,
Позабыл про фабриканта Коновалова,
Позабыл про Керенского шалого,
Позабыл про Чернова, учредиловского дурачка…
Разве вас перечтешь с кондачка?
Было два миллиона без малого,
Вас, подравших за советский кордон.
   У нас тут веселый советский трезвон, –
Тонет все в красном цвете…
Ну, совсем из памяти вон,
Что вы есть еще где-то на, свете!
Во внимание вас не берем,
Не браним, не корим, не жалеем…
Так хоть я умягчу ваши раны елеем.
   С красным вас Октябрем!
   С семилетним вас юбилеем!!!
   Искупая свою вину,
Расскажу вам сказку одну
Про «Барыню – змею подколодную».
Сказку старо-народную,
Большевистским «Октябрем» омоложенную,
На советский лад переложенную.

   Во времена оны,
Когда еще были крепостные законы,
При прадедушке последнего царя, Николая,
Жила-была барыня злая-презлая.
Бывало, к ней староста утром заявится,
Насчет наряду какого справиться,
Так она его в рыло – раз!
Потом уж приказ.
А уж как мужиков казнила безбожно,
Рассказать невозможно!

   Жилось мужикам нестерпимо.
Ну, иные спасались, вестимо:
В петлю – летом, в прорубь – зимой.
Но вот выпал случай: мужиков этих мимо
Шел солдат на побывку домой.
Зашел в деревушку, к мужикам постучался.
Гость подобный не часто случался.
Мужики ему рады. – Откуда? Куда? –
Рассказал им солдатик – дело обычное! –
Где бывал и какие видал города,
Про житье рассказал про столичное.
«Ну, а вы как живете?»
                  «Житье горемычное!» –
Мужики в общий голос про беду про свою. –
Позавидует черт ли такому житью!
   Правит нами барыня,
   Барыня-сударыня,
   Помещица заклятая,
   Богатая-пребогатая,
   Злющая-презлющая,
   Ведьма сущая!
   Мучительница – во!
   Не щадит никого:
   Ни деревенского, ни дворового,
   Ни хворого, ни здорового,
   Ни старого, ни малого,
   Ни кривого, ни беспалого,
   Ни ленивого, ни проворного,
   Ни дерзкого, ни покорного.
   Орет «замучаю!»
   По всякому случаю:
   За чох, за взгляд,
   За невыход в наряд,
   За честность, за блудни,
   За праздник, за будни,
   За церковь, за кабак, –
   Дерет, как собак!
   Как жить нам, солдатик?
   Как быть нам, касатик?
   Не дашь ли совета?
     Сживет нас со света
     Ведьма эта!

   Разрядившись ядреной поговоркою,
Затянулся солдат махоркою,
Потом пошел в уголок,
Развязал свой узелок,
Обсмотрел в нем всякие баночки,
Обнюхал разные скляночки
И, чехвостя помещицу вдоль и поперек.
Поднес мужикам пузырек:
«Этих капель подбавьте ей в кофей, ребятки
А потом… мы почешем ей пятки!»

   Случай выбрали. В точку.
Хватив кофейку-кипяточку,
Злая барыня – хлоп!
Повалилась, как сноп.
Спит-храпит, тяжко дьгшит,
Не видит, не слышит, –
Бревно-бревном,
Хоть руби колуном!
«Ну, – сказал солдатик, – теперя
Укрощать будем этого зверя.
Кто у вас на деревне первейший буян?»
«Есть сапожник у нас, Емельян».
«Лютый?»
       «Страсть».
         «С женкой ладит?»
            «Ладит».
«Пусть ее на неделю к родным он спровадит,
Не мешала чтобы.
А мы ему для доброй учебы,
Под видом евонной
Жены законной,
Подкинем барыню на недельку»,
«Переженили» мужики Емельку.
«Емеля, постарайся для мира!»
«Ладно. Несите сюда этого вампира!»
Емеля утром молоточком стучит,
Сапожки новые туги.
А барыня злая, проснувшись, кричит:
«Слу-ги!.. Слу-ги!!
Мишка!
Епишка!
Фетинья!
Аксинья!
Лукерья!
Гликерья!»
   А Емелька ей, из тугого сапога
Выбивая колодку:
«Это я тебе, што ли, слуга,
Сто чертей тебе в глотку?!»
   Барыня затрепыхалася вся:
«Ты откуда взялся?!»
«Как откуда?
Мужа не признаешь, паскуда?
На дворе давно белый день,
А ты тут в постеле себя разуваживать?!»
   Сдернул Емельян с ноги ремень
И давай барыню нахаживать:
«Вставай! Развела дома стужу!
Топи печь!
Топи печь!
Топи печь!
Да своему законному мужу
Не перечь!
Не перечь!
Не перечь!»
   Барыня сначала
Диким криком кричала,
Визжала, ярилася,
Под конец взмолилася
И, утирая слезы рукавами,
Побрела за дровами,
Затопила печь, обед приготовила,
Ни в чем Емельяну не прекословила.
Да Емельян придирчив – беда!
«Эт-та что за еда?
Ты думаешь, я не вижу?»
   И выплеснул ей на голову всю жижу.
А на другой день новая придирка.
У барыни – печь, и стирка,
И хлев, и огород.
За плетнем народ
Глядит, любуется,
Диву дивуется,
Своим глазам, ушам не верит,
Как это Емельян барыню костерит,
Не по-барски ее величает,
К работе черной приучает!

   Сошла барыня на тень,
Свалившись от работы на седьмой день, –
До того показался ей праздничек трудным! –
Заснула барыня сном непробудным
И не слыхала, как ее деликатно
Свезли мужики в усадьбу обратно.

   Проснувшись на барской пуховой постели,
Заместо грозного Емели
С лицом испитым, в прыщах и угрях,
Увидала барыня в дверях
Мишку,
Епишку,
Фетинью,
Аксинью,
Ключницу Лукерью
И старосту за дверью:
Боятся они подойти к ней близко,
Кланяются низко,
На барыню умиляются,
О здоровьице справляются:
«Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня,
Уж мы-то ждем, заждалися,
Как вы не пробуждалися,
Всю ночь стонали-охали,
От снов лихих, от боли ли.
Покушали не плохо ли?
Опиться ль не изволили?
Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня!»

   Возвела барыня глаза
В угол на образа,
И личико ее прояснилося:
«Так это, взаправду, мне все приснилося!
Так это, значит, во сне
Было божье указанье мне?
Староста! Беги за сапожником Емельяном.
Над ним, злодеем, смутьяном,
Свершу веленье божьего суда.
Господи! В мыслях с тобой неразлучно…
Розог!.. Розог!.. Емельку сюда!..
За-пор-р-р-рю… собствен-но-руч-но!!»

   Ой ты, барыня расейская,
Ой, ты, шпана белогвардейская!
Не семь дней, семь годков – срок значительный!
Тебе сон все снится мучительный,
Сон мучительный – злая напасть,
Рабоче-крестьянская власть!
Семь годков – и восьмой на пороге.
Ты же все пребываешь в тревоге
И, теряя остатки ума,
Чай, не веришь уж больше сама,
Что от красного Октябрьского «наваждении»
Когда-либо дождешься пробуждения.
Страдаешь семь лет, –
И конца твоим страданиям нет!