Тимур Шаов - Песни

Не хотел я пить, но пятница,
И к тому ж зашёл сосед.
Он поэт, а значит, пьяница,
Рифмы есть, а денег нет.
«Треснем, — говорит, — водки для потенции
Да поговорим ладком
О судьбе интеллигенции
В государстве воровском».
Как с ним не выпить! Бегает, как маятник,
В глазах горят бенгальские огни.
Ну, выходные, сами понимаете —
У мужиков критические дни.

По российской по традиции
Пили много, наповал.
Он надрался до кондиции,
А потом запричитал:
«Ой же сироты мы, сироты!
Это ж при живой стране!
Эх, до чего же эти ироды
Толерантные ко мне!»
Глянь, как они за Родину радели:
Перестроили бардак в бордель
И совсем бедняги похудели,
Но без буквы «п» и буквы «д».
Похудели, похудели, похудели,
Но без буквы «п» и буквы «д».

Не по лжи я жил, как следует,
Был горой за них всегда
И на каждом референдуме
Отвечал: «Да! Да! Нет! Да!».
Где ж вы, бедные иллюзии,
Либеральные мои?
Так реформами контузило,
Что нет напора у струи.
Уже стемнело, мы прилично с ним натрескались
И наливали мимо рюмок наугад.
Он все шумел, косил под Чернышевского:
«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

Он сказал: «Вставай, такой-сякой!», —
И пошли мы с ним в народ.
Он — с ненормативной лексикой,
Словно с песней, шел вперед.
Где, — кричал, — культурная общественность,
Вновь по кухням, вновь молчит?
А, сохранить хотите девственность
И оргазм получить! — Так не бывает.
Он написал на зданье тайной канцелярии:
«Даёшь капитализм с человеческим лицом!»,
Пририсовал зачем-то гениталии
В кубистском стиле, хренов Пикассо.

Поздно ночью мы пришли домой,
В коридоре я уснул без сил.
Ну, жена спросила, что со мной,
Тут сосед ей объяснил:
«Видишь ли, — говорит, — в стране тенденция,
Просто стыдно говорить: спит теперь интеллигенция,
Ну, а так как нету Герцена,
Значит, некому будить».

А жена говорит:
«Я вам, гадам, буду Герценом,
И эсеркою Каплан,
И Чубайсом вместе с Ельциным.
Марш, мерзавцы, по углам!»
У жены я спрашивал, где моя любимая.
Мне жена ответила скалкой между глаз.
А я у скалки спрашивал, где моя любимая.
В общем, выпил лишнего. Скорбный мой рассказ.

Вновь подойдёт к концу неделя быстротечная.
Пойду к соседу, вот он будет рад,
И дорешаем мы вопросы вечные,
«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

О, женщины волшебные!
Умны, нежны, тонки.
Мужья ваши никчемные,
Как рваные носки.
Все на «авось» надеются,
Взобравшись на диван,
И не мычат, не телятся,
Валяются, как хлам.

О, женщины приятные!
Чисты, просты, милы.
Мужья ваши отвратные,
Ленивые козлы.
Вы крест несёте с мукою,
А эти — пьют пивко,
Храпят, потеют, пукают
И пахнут табаком.

Бегут красотки резвые,
Эротикой дыша,
А их мужья нетрезвые
Не могут ни шиша
Для мужа надевается
Прозрачное белье,
А он, гад, нажирается,
Потом всю ночь блюет…

О, женщины красивые!
О, верности пример!
Мужья ваши ревнивые
Всё ищут адюльтер.
Давно уж дети выросли,
А он всё пристает:
«Ты на ночь помолилась ли?»
И головой трясет.

О, хрупкие и нервные
Марго и Натали,
Мужья ваши неверные,
Блукают, кобели.
С культурными запросами,
Примерные отцы,
В помаде и с засосами,
Домой идут самцы.

Плачь, Ярославна бедная,
Как плакала не раз —
Князь Игорь с печенегами
Играет в преферанс.
Продуется до крестика,
Придет — «Прости, малыш!»
Ты пожалеешь бестию,
Обнимешь и простишь.

Колосится золотая нива,
Закрома забиты ячменём.
Родина меня напоит пивом —
Пенным материнским молоком.
Мысль изречённая банальна,
Но, однако ж, эта мысль важна:
«Пить шмурдяк, дружище, аморально,
Пиво пить почётно, старина!»

Пусть тяжело, и жёны смотрят криво,
Пусть снег и дождь, и перманентный град,
Но мы с тобой пойдём, браток, на пиво.
На пиво, брат! На пиво, брат!
Вперёд, на пиво, брат!

Мерзко всё, безнравственно и лживо —
Декаданс, бордель, бардак, бедлам.
Из святынь осталось только пиво,
Кружка, как лампада, светит нам.
Пиво — это жидкое искусство,
Пенное барокко, рококо,
Праздник вкуса, обонянья буйство!
Впрям, концерт для пива с балыком.

Нас не понять тинейджерам сопливым,
Их поколенье выбирает лимонад.
А мы с тобой пойдем, браток, на пиво.
На пиво, брат, на пиво, брат!
Вперёд, на пиво, брат!

Как-то ехал грека через реку,
Вынул рака, да и с пивом съел.
Пиво остаётся с человеком,
Будь он грек, черкес или мингрел.
Подкаблучники пускай впадают в ересь —
Дескать, «пенистое зелье вас убьёт!»
Пенистое — не от слова «пенис»,
А от слова «пена», дурачьё!

Как осетры на нерест рвутся молчаливо.
Как журавли к зиме на юг летят,
Так нас с тобой инстинкт ведет на пиво,
На пиво, брат! На пиво, брат!
Вперёд, на пиво, брат!

И покуда есть в бродилках пиво,
А в реке есть вобла и тарань —
Будет человечество счастливым,
Воздавая пиву свою дань.
Выше кружки, золотая рота!
Не страшна нам трезвенников рать.
Им не вырвать сердце у народа.
Пиво у народа не отнять!

Стареет мир, года ползут неторопливо,
Но по утрам, который век подряд,
Они идут, идут, идут гуськом на пиво.
На пиво, брат! На пиво, брат!
Вперёд, на пиво брат!

На тусовке потусили, в клубе поклубились,
На бульваре пили пиво, Шурик подошёл.
Пили, пили, пили, пили — напились, упилис,
Разломали две скамейки, было орошо.
У памятнка Гоголю Шурика стошнило,
Заблевал весь постамент, грубо говоря.
С криком «Гоголя не любишь!» дали ему в рыло.
Хорошо повеселились, день прошё не зря.

А мы, а мы в их возрасте читали,
И Холден Колфилд нам был парень в доску свой.
Бывало, что и мы, конечно, (ну бывало) выпивали,
Но в одной руке был стакан, в другой руке — Толстой.
А мы ловили кайф от мировой культуры,
И музыка была, и всяк был меломан.
Ну, а теперь какие времена — такие трубадуры…
У нас-то были «Beatles», а у этих кто? Билан!

На футбол «Спартак» — «Динамо» в пятницу ходили,
Подрались со спартачами, как заведено.
Били, били, били, били, били — победили,
А «Динамо» проиграл, но это всё равно.
В воскресенье встал в четыре, поздно, но не очень,
Ну, туда-сюда, покушал, даже не куря.
Сел у телевизора, просидел до ночи,
Что смотрел — не помню, в общем, день прошёл не зря.

А мы, а мы, мы марки собирали…
И ещё, бывало, выпьешь — и в музей, и — сердцу, и — уму.
А от ментов и мы (чего там говорить!) бывало, убегали.
Но детям нашим знать об этом ни к чему.
Но им музей — отстой, а им в театре скучно.
Островский — что для них? Не «Лес», а тёмный лес.
Упрёки и хулу приемлют равнодушно.
В ответ: «А чо? А чо?» — «Ничо! Учись, балбес!»

К Шурику на хату всей толпою завалили.
Паханы у Шурика попёрлись на моря.
Мы сломали дверь, сожгли ковёр, соседей затопили,
В общем, славно пошалили — день прошёл не зря.
Щас вернусь домой и только на диванчик лягу,
Только соберусь я в телевизор поглядеть,
Тут придёт пахан и разведёт свою бодягу,
И начнёт опять ворчать, нудеть, скрипеть, бухтеть.

А мы (скажет), а мы, а мы хотя б читали,
И Гекльберри Финн для нас был парень свой.
Культура, тра-ля-ля, ну, там, Тарковский, трали-вали.
(Обычно я молчу и киваю головой).
А, может (скажет) вас пороть? Эх вы, младое племя!
Нет среди вас орлов, как мы — богатырей…
А, уходя, вздохнёт и скажет: «Нет, в наше время
И снег-то был белей, и вода была мокрей».