Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

«За днями дни идут, идут…
       Напрасно;
Они свободы не ведут
       Прекрасной;
Об ней тоскую и молюсь,
Ее зову, не дозовусь.

Смотрю в высокое окно
       Темницы:
Всё небо светом зажжено
       Денницы;
На свежих крыльях ветерка
Летают вольны облака.

Итак, все блага заменить
       Могилой;
И бросить свет, когда в нем жить
       Так мило;
Ах! дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.

Лишь миг весенним бытиём
       Жила я;
Лишь миг на празднике земном
       Была я;
Душа готовилась любить…
И всё покинуть, всё забыты!».

1819

Отымает наши радости
Без замены хладный свет;
Вдохновенье пылкой младости
Гаснет с чувством жертвой лет;
Не одно ланит пылание
Тратим с юностью живой —
Видим сердца увядание
Прежде юности самой.

Наше счастие разбитое
Видим мы игрушкой волн,
И в далекий мрак сердитое
Море мчит наш бедный чёлн;
Стрелки нет путеводительной,
Иль вотще ее магнит
В бурю к пристани спасительной
Челн беспарусный манит.

Хлад, как будто ускоре́нная
Смерть, заходит в душу к нам;
К наслажденью охлажде́нная,
Охладев к самим бедам,
Без стремленья, без желания
В нас душа заглушена
И навек очарования
Слез отрадных лишена.

На минуту ли улыбкою
Мертвый лик наш оживет,
Или прежнее ошибкою
В сердце сонное зайдет —
То обман; то плющ, играющий
По развалинам седым;
Сверху лист благоухающий —
Прах и тление под ним.

Оживите сердце вялое;
Дайте быть по старине;
Иль оплакивать бывалое
Слез бывалых дайте мне.
Сладко, сладко появление
Ручейка в пустой глуши;
Так и слезы — освежение
Запустевшия души.

<1820>

О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
       Не говори с тоской: их нет:
       Но с благодарностию: были.

1821

…Молчи, идет Бертранд; он возвратился
Из города. Но что несет он?

Б е р т р а н д                                    Вы
Дивитесь, что с таким добром я к вам
Являюсь?

       Подлинно; откуда взял
Ты этот шлем? На что знак бед и смерти
Принес ты к нам в жилище тишины?
(Иоанна … подходит ближе)

И сам едва могу я объяснить,
Как мне достался он. Я покупал
Железные изделья в Вокулере;
На площади толпилась тьма народа
Вкруг беглецов, лишь только прибежавших
С недоброю из Орлеана вестью;
Весь город был в волненьи; сквозь толпу
С усилием я продирался… вдруг
Цыганка смуглая со мной столкнулась;
В руках у ней был этот шлем; она,
Пронзительно в глаза мне посмотрев,
Сказала: ты, я знаю, ищешь шлема;
Вот шлем, не дорог он, возьми. — На что? —
Я отвечал ей, — к латникам пойди;
Я земледелец, мне нет ну́жды в шлеме. —
Но я никак не мог отговориться;
— Возьми, возьми! — она одно твердила, —
Теперь для головы стальная кровля
Приютнее всех каменных палат. —
И так из улицы одной в другую
Она за мной гналася с этим шлемом.
Я посмотрел: он был красив и светел;
Был рыцарской достоин головы;
Я взял его, чтоб ближе разглядеть;
Но между тем, как я стоял в сомненьи,
Она из глаз моих, как сон, пропала;
Ее толпой народа унесло…
И этот шлем в моих руках остался.

Отдай мне шлем.

                     На что? Такой наряд
Не девичьей назначен голове.

Отдай, он мой и мне принадлежит…

1821

До рассвета поднявшись, коня оседлал
       Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
       Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил
       На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
       За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;
       Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
       Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,
       Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылён,
       Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,
       Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
       Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нём,
       Был изрублен и панцырь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
       Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,
       Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул — и паж молодой
       На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
       И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
       И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
       Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
       И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скала́м,
       Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
       Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,
       И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
       На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
       И сидела одна — я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
       Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь — я за ней по следам
       На вершину опять побежал —
О творец, у огня одинокого там
       Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнём,
       И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном,
       Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,
       И порывистый ветер молчал;
И к мая́ку она на свиданье пошла;
       У мая́ка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,
       Перед светлым Ивановым днём,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
       Он теперь на свиданьи ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь;
       Он в сраженьи забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
       Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,
       Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
       Я пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
       Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
       Благосклонна в молчаньи своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,
       Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
       Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит
       И трава не слышна под ногой, —
Но священник есть там; он не спит по ночам,
       Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
       Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
       Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
       Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
       То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:
       Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
       У мая́ка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражён, раздражён,
       И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
       Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:
       Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
       Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
       Сей полуночный, мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
       Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне
       И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
       То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражён,
       И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой: он лежит под землёй,
       Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,
       Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
       Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
       Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
       Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,
       Он взошел по крутым ступеня́м
На площадку, и видит: с печалью в лице
       Одиноко-унылая там

Молодая жена — и тиха и бледна,
       И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
       На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена». —
       «В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
       Поразил ли Боклю иль сражён?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит
       С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
       И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом,
       И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
       И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.
       Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
       Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час
       Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
       Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
       И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
       Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися», — она говорит.
       «Я к свиданью тобой приглашён;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,
       Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом
       На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
       Поминают — и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
       И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
       Где маяк, я бродить осуждён;

Где видалися мы под защитою тьмы,
       Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
       Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,
       Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ — ты спасен ли, иль нет?..»
       Он печально потряс головой.

«Выкупа́ется кровью пролитая кровь, —
       То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь, —
       Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
       Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
       И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:
       Отразилися пальцы на нем;
На руке ж — но таинственно руку она
       Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских
                                                 стенах:
       И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
       И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?
       Та монахиня — кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
       То его молодая жена.

1822