Федор Сологуб - Том 7. Стихотворения

Игру Ты возлюбил, и создал мир играя;
Кто мудрости вкусил, Ты тех изгнал из рая.
Кто захотел расти, тех смерти Ты обрёк.
Зарёю мужества поставил Ты порок.
Ты — Отрок радостный, Ты — девственное Слово.
Сомненье тёмное отринул Ты сурово.
Младенца умертвил посланник грозный Твой, —
Ты в царствии Своём младенца успокой.

  И на земле есть радости,
Есть много радостей и в тёмном бытии, —
  Но все земные сладости —
Обманы краткие, прельщения Твои.

Обманом очаровано
Невинное дитя,
И если смертью сковано,
То сковано шутя.
Обещанное сбудется, —
Восстанет милый прах,
И радостно разбудится
Улыбка на губах.
И ждать ли нам наскучило,
И скорбь ли нас измучила, —
Всему своя пора,
А смертное томление,
И тёмный гроб, и тление —
Всё это лишь игра.

Тоскует мать над милым прахом,
  Тоскует мать.
Кого обнять? С безумным страхом
  Как обнимать?

Предстань пред нею, отрок ясный,
  Как тихий сон,
И погрузи в туман безгласный
  Безумный стон.

Потоки слёз и ладан дымный
  Туманят взгляд.
Утеха в них; утеха — гимны
  И весь обряд.

Земные дети шаловливы, —
  Но крылья есть.
О том, как ангелы счастливы,
  Доходит весть.

Алой кровью истекая в час всемирного томленья,
С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.
Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.
Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.
Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.
Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.
Он царил над небосклоном, но настал печальный час,
И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.
И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,
Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,
И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий
Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.
Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, —
Что твой ропот своевольный! Покоряйся, — жить довольно.
Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, —
И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.

В великом холоде могилы
Я безнадёжно схоронил
И отживающие силы,
И всходы нераскрытых сил.

И погребённые истлели
В утробе матери-земли,
И без надежды и без цели
Могильным соком потекли.

И соком корни напоили, —
И где был путь уныл и гол,
Там травы тихо восходили,
И цвет медлительный расцвёл.

Покорна гласу тёмной воли,
И бездыханна и светла,
Без торжества, без слёз, без боли
Вся сила мёртвая цвела.

И без любви благоухала,
Обманом жизни крася дол,
И сок сладчайший источала
Для пёстрых бабочек и пчёл…

О, если б смерть не овладела
Семьёю первозданных сил,
В какое б радостное тело
Я все миры соединил!

Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.

«Так надо, так надо», —
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, —
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.

Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.

А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.

Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.

Моя печаль в полночной дали,
Росой обрызгана, легла.
В единственной моей печали,
В безмолвной и туманной дали,
Вся жажда жизни умерла.

Ещё одной я вею страстью.
Ты, буйный ветер, страсть моя.
Ты научаешь безучастью,
Своею бешеною властью
Отвеяв прелесть бытия.

Всех чар бессильно обаянье,
И ни одной преграды нет.
Весь мир — недолгое мечтанье,
И радость — только созерцанье,
И разум — только тихий свет.

В паденьи дня к закату своему
  Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
  Изнемогая в ярком зное?

Не ты ль хулил неистовство лучей
  Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
  И звёзды ясные, благие?

И вот сбылось, — пылающий поник,
  И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
  Восходит, полон сладкой лени.

И он зовёт к безгласной тишине,
  И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
  О долгой, бесконечной ночи.

Оргийное безумие в вине,
Оно весь мир смеясь колышет.
Но в трезвости и в мирной тишине
Порою то ж безумье дышит.

Оно молчит в нависнувших ветвях,
И стережёт в пещере жадной,
И, затаясь в медлительных струях,
Оно зовёт в покой прохладный.

Порою, в воду мирно погрузясь,
Вдруг власть безумия признает тело,
И чуешь ты таинственную связь
С твоей душой губительного дела.

  Я томился в чарах лунных,
Были ясны лики дивных дев,
И звучал на гуслях златострунных
  Сладостный напев.

  В тишине заворожённой
От подножья недоступных гор
Простирался светлый и бессонный,
  Но немой простор.

  К вещей тайне, несказанной
Звал печальный и холодный свет,
И струился в даль благоуханный,
  Радостный завет.

Стремленье гордое храня,
Ты должен тяжесть побороть.
Не отвращайся от огня,
  Сжигающего плоть.

Есть яд в огне; он — сладкий яд,
Его до капли жадно пей, —
Огни высокие горят
  И ярче, и больней.

И как же к цели ты дойдешь,
Когда не смеешь ты гореть?
Всё, что ты любишь, чем живёшь,
  Ты должен одолеть.

Пойми, что, робко плоть храня,
Рабы боятся запылать, —
А ты иди в купель огня
  Гореть и не сгорать.

Из той купели выйдешь цел,
Омыт спасающим огнём…
А если б кто в огне сгорел,
  Так что жалеть о нём!

Меня печаль заворожила, —
И как её разворожить?
Томит, что прежде мною жило,
Что жадно хочет мною жить.

И вся земля моя страдает,
Томится весь её простор, —
Здесь каждый ландыш увядает,
И угасает каждый взор.

Но где ж начало всех страданий?
Увы, во мне же их исток!
Не я ли сам хотел желаний!
Не я ли сам к себе жесток!

Но если я — творец томленья,
То что ж ропщу я, что тужу?
Блаженной правдой примиренья
Мою печаль разворожу, —

И по извилистым дорогам
Увижу правые пути, —
По крутоярам и по логам
Без утомления идти.