Даниил Хармс - Том 1. Авиация превращений
Тётя:
Ну аршины, так аршины,
ну с вершины, так с вершины.
Дело в том, что я нагая.
Любит кто тебя другая?
Мыс Афилей:
Да, другая, и получше,
и получше, и почище,
посвежей и помоложе!
Тётя:
Боже! Боже! Боже! Боже!
Мыс Афилей (переменив носки):
Ты сама пойми, — я молод,
молод, свеж, тебе не пара,
я ударю, будто молот,
я дышу — и много пара.
Тётя:
Я одна дышу, как рота,
но в груди моей мокрота,
я ударю, как машина,
куб навылет в пол-аршина.
Мыс Афилей:
Верно, вижу, ты упряма,
тётя, радости река,
тётя, мира панорама,
пожалейте моряка.
Тётя:
Погляди — ведь я, рыдая,
на коленях пред тобой,
я как прежде, молодая,
с лирой в пальцах и с трубой.
Мыс Афилей (прыгая от радости):
То-то радости поток!
Я премудрости моток!
11 ноября 1930
«Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев…»
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев[3]
однажды гуляли в дремучем лесу.
Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках,
а Пепермалдеев с ключом на носу.
Над ними по воздуху сокол катался
в скрипучей тележке с высокой дугой.
Фадеев смеялся, Калдеев чесался,
а Пепермалдеев лягался ногой.
Но вдруг неожиданно воздух надулся
и вылетел в небо горяч и горюч.
Фадеев подпрыгнул, Калдеев согнулся,
а Пепермалдеев схватился за ключ.
Но стоит ли трусить, подумайте сами, —
давай мудрецы танцевать на траве.
Фадеев с картонкой, Калдеев с часами,
а Пепермалдеев с кнутом в рукаве.
И долго, веселые игры затеяв,
пока не проснутся в лесу петухи,
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!
18 ноября 1930
«четыре дня над Римом летал пророк»
Аларих:
четыре дня над римом летал пророк
и двести тысяч кельтов через альпы
вёл под уздечку Радагес
я видел гибель Стилихона
он в бездну, друг, скакал на стуле
за ним Евхерий в бездну падал
неся в руках железный крест
я под сосной лежал во мху
в лесу шакал кричал ху ху
мне снился рим в кругу зелёных опахал
сам император на коне в бобровой шляпе хохотал
и я во сне подумал «проще
его убить, какой нахал»
и я проснулся в тёмной роще
и как безумный хохотал…
«всякую мысль оставь…»
Всякую мысль оставь
всякое дело забудь
мир от тебя отвернётся
мы же на помощь придём.
<Ноябрь 1930>
«Ревекка, Валентина и Тамара…»
«Ревекка, Валентина и Тамара
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Прекрасны и ленивы
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Тодстушка, Коротышка и Худышка
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем!
Ах если б обнялись они, то было б
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Но если б и не обнялись бы они то даже так
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем.»
<ноябрь 1930>
«был он тощь высок и строен…»
Был он тощь высок и строен
взглядом женщин привлекал
ел по-барски и порой он
изумительно икал.
ну она была попроще
тоже стройна и тонка
духом немка, с виду мощи
ростом вверх до потолка.
раз в писательской столовой
две склонились головы
подовившись лбом коровы
оба умерли увы.
но забыть они могли ли
друг про друга? Это вра —
ки! Покойники в могиле
оба встретились Ура
Тут она сказала: Боже
как покойник пропищав
и в могиле ты всё тоже
также гнусен и прыщав
он ответил зеленея:
дух свободен от прыщей
ты же стала лишь длиннея
и глупея и тощей.
Но она сказала: Знаешь
будь рябым и будь немым
будь бесплотным понимаешь
ты мне душка м м м
О! — вскричал он. — Ты мне душка!
Что за чудный оборот!
Ты царица! ты индюшка
«Аромат» наоборот!
И всю ночь соседний прах
лежа пристально в гробу
слышал будто бы в руках
терли пшенную крупу.
<Ноябрь 1930>
«Неужели это фон…»
Неужели это фон
Пантелей сказал угрюмо
неужели это пон
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы
Пантелей вскричал урча
не губите этот ландыш
я племянник сюргуча
я висел прибит к волам
те паслись на Москворечьи
вдруг жестянка пополам
О промолвил Каблуков
сунув лампу под кровать
я конечно не таков
Густо кругло полно врать
всё похоже на ковыль
прокричала громко мать.
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы.
Тут вошла его жена
с петухом на подбородке
в сапоги наряжена
Каблуков сказал ги ги
ты не думай о платенцах
ты себя побереги
за окошком хлопал ветер парусин
в это время из комода
вышел заяц керосин
Пантелей сказал пупу
под ногами Пантелея
все увидели крупу
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы
мать воскликнула ва ва
вместо рук её болтались
голубые рукава.
А жена сказала хом
все увидели внезапно
подбородок с петухом.
Ноябрь <1930>
«Где мой чепец?..»
Кулундов:
Где мой чепец? Где мой чепец?
Родимов:
Надменный конь сидел в часах.
Кулундов:
Куда затылком я воткнусь?
Родимов:
За ночью день, за днём сестра.
Кулундов:
Вчера чепец лежал на полке,
сегодня он лежал в шкапу.
Родимов:
Однажды царь, он в треуголке,
гулял по Невскому в плаще.
Кулундов:
Но где чепец?
Родимов:
И царь смеялся,
когда машинку видел он,
в кулак торжественный смеялся,
царицу зонтиком толкал.
Кулундов:
Чепец в коробке!
Родимов:
Царь хранил
своё величье вековое.
«Сафо» двумя пальцами курил,
пуская дым.
Кулундов:
А? Что такое?
Скажите, где мой шарф?
Родимов:
Скакал извозчик.
Скакал по правой стороне.
Кричал царю: сойди с дороги,
не то моментом задавлю!
Смеялся царь, склонясь к царице.
Кулундов:
Простуда в горло попадет,
поставлю вечером горчичник.
Родимов:
И крикнул царь: какой болван!
На мне тужурка из латуни,
а на царице календарь.
Меня так просто не раздавишь,
царицу санками не сдвинешь,
и в доказательство мы ляжем
с царицей прямо под трамвай.
Кулундов: