Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

Куда бы
    ты
      ни направил разбег,
и как ни ёрзай,
и где ногой ни ступи, —
есть Марксов проспект,
и улица Розы,
и Луначарского —
         переулок или тупик.
Где я?
   В Ялте или в Туле?
Я в Москве
      или в Казани?
Разберешься?
       — Черта в стуле!
Не езда, а — наказанье.
Каждый дюйм
       бытия земного
профамилиен
       и разыменован.
В голове
    от имен
        такая каша!
Как общий котел пехотного полка.
Даже пса дворняжку
         вместо
            «Полкаша»
зовут:
   «Собака имени Полкан».
«Крем Коллонтай.
         Молодит и холит».
«Гребенки Мейерхольд».
«Мочала
а-ля Качалов».
«Гигиенические подтяжки
имени Семашки».
После этого
      гуди во все моторы,
наизобретай идей мешок,
все равно —
     про Мейерхольда будут спрашивать:
           — «Который?
Это тот, который гребешок?»
Я
  к великим
      не суюсь в почетнейшие лики.
Я солдат
     в шеренге миллиардной.
Но и я
    взываю к вам
          от всех великих:
— Милые,
     не обращайтесь с ними фамильярно! —

Я
  два месяца
       шатался по природе,
чтоб смотреть цветы
            и звезд огнишки.
Таковых не видел.
        Вся природа вроде
телефонной книжки.
Везде —
     у скал,
        на массивном грузе
Кавказа
    и Крыма скалоликого,
на стенах уборных,
         на небе,
               на пузе
лошади Петра Великого,
от пыли дорожной
         до гор,
            где гро̀зы
гремят,
    грома потрясав, —
везде
   отрывки стихов и прозы,
фамилии
     и адреса.
«Здесь были Соня и Ваня Хайлов.
Семейство ело и отдыхало».
«Коля и Зина
       соединили души».
Стрела
    и сердце
        в виде груши.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Комсомолец Петр Парулайтис».
«Мусью Гога,
парикмахер из Таганрога»
На кипарисе,
      стоящем века,
весь алфавит:
         абвгдежзк.
А у этого
     от лазанья
         талант иссяк.
Превыше орлиных зон
          просто и мило:
                   «Исак
Лебензон».
Особенно
     людей
        винить не будем.
Таким нельзя
       без фамилий и дат!
Всю жизнь канцелярствовали,
             привыкли люди.
Они
  и на скалу
        глядят, как на мандат.
Такому,
    глядящему
         за чаем
            с балконца,
как солнце
     садится в ча̀ще,
ни восход,
     ни закат,
         а даже солнце —
входящее
     и исходящее.
Эх!
  Поставь меня
         часок
            на место Рыкова,
я б
  к весне
      декрет железный выковал:
«По фамилиям
       на стволах и ска́лах
узнать
   подписавшихся малых.
Каждому
     в лапки
дать по тряпке.
За спину ведра —
и марш бодро!
Подписавшимся
        и Колям
           и Зинам
собственные имена
         стирать бензином.
А чтоб энергия
        не пропадала даром,
кстати и Ай-Петри
         почистить скипидаром.
А кто
   до того
       к подписям привык,
что снова
     к скале полез, —
у этого
      навсегда
        закрывается лик —
без».
Под декретом подпись
          и росчерк броский —
       Владимир Маяковский.

Эта тема
     еще не изо̀ранная.
Смотрите
     котлам асфальтовым в зев!
Еще
  копошится
       грязь беспризорная —
хулиганья́ бесконечный резерв.
Сгинули мать
       и отец
          и брат его
в дни,
   что волжский голод прорвал.
Бросили их
      волгари с-под Саратова,
бросила их
     с-под Уфы татарва.
Детей возить
      стараемся в мягком.
Усадим их
     на плюшевом пуфе.
А этим, усевшимся,
         пользуясь мраком,
грудные клетки
       ломает буфер.
Мы смотрим
      своих детишек
            в оба:
ласкаем,
    моем,
       чистим,
          стрижем.
А сбоку
    растут болезни и злоба,
и лезвие финки
       от крови рыжо́.
Школа —
     кино америколицее;
дав
  контролерше
        промежду глаз,
учится
    убегать от милиции,
как от полиции
       скачет Дугла́с.
Таких
   потом
      не удержишь Мууром —
стоит,
   как в море риф.
Сегодня
    расти
       деловито и хмуро
столбцы
    помогающих цифр!
Привыкшие
      к щебету ангела-ротика,
слов
  беспризорных
         продумайте жуть:
«Отдайте сумку, гражданка-тетенька,
а то укушу,
     а то заражу».
Меж дум,
     приходящих,
          страну наводня,
на лоб страны,
       невзгодами взморщенный,
в порядок года,
       месяца,
          дня
поставьте лозунг:
        — Борьба с беспризорщиной.

Додвадцатилетний люд,
выше знамена вздень:
сегодня
    праздник МЮД,
мира
   юношей
       день.
Нам
  дорога
      указана Лениным,
все другие —
      кривы́ и грязны́.
Будем
   только годами зе́лены,
а делами и жизнью
         красны́.
Не сломят
     сердца и умы
тюремщики
      в стенах плоских.
Мы знаем
     застенки румын
и пули
   жандармов польских.
Смотрите,
     какая Москва,
французы,
     немцы,
        голландцы.
И нас чтоб
     пускали к вам, —
но чтоб не просить
         и не кланяться.
Жалуются —
      Октябрь отгудел.
Нэповский день —
         тих.
А нам
   еще много дел —
и маленьких,
      и средних,
          и больших.
А с кем
    такое сталось,
что в семнадцать
        сидит пригорюнивши,
у такого —
     собачья старость.
Он не будет
      и не был юношей.
Старый мир
      из жизни вырос,
развевайте мертвое в дым!
Коммунизм —
       это молодость мира,
и его
   возводить
       молодым.
Плохо,
    если
      одна рука!
С заводскими парнями
          в паре
выступай
    сегодня
        и сын батрака,
деревенский
      вихрастый парень!
Додвадцатилетний люд,
красные знамена вздень!
Раструбим
     по земле
         МЮД,
малышей
     и юношей день.