Николай Тихонов - Полдень в пути

Чего бы нам пророки не вещали,
Ни перед кем мы не были в долгу.
Исполнили, как деды завещали,—
Мы Ленинград не отдали врагу!

Легенды снова сделали мы былью,
А враг наш был смертелен, но не нов,
Мы первые его остановили
В Европе, потрясенной до основ.

Лишь четверть века мирно миновало,
А кажется, уже прошли века,
И Ленин так же, как тогда — сначала,
Нам с башни говорит броневика.

Гремят салюты и веселий струны,
Лежат снега светлее серебра,
А белой ночью комсомолец юный
О подвигах мечтает до утра…

На апрельском рассвете с Волхонки —
Только выйди на площадь совсем —
Он нежданно рождается, звонкий,
Легкостенный и розовый Кремль.

Весь прозрачный, как сон, многоглавый,
Точно солнца сияющий брат,
Точно жаркою солнечной славой
Его стены и башни звучат.

Весь рассветною силой расцвечен,
И на гребне растущей волны
Точно встал он, расправивши плечи,
Над зарей небывалой страны.

Есть мастера известного картина,
И в ней, идя на зрителя, растут
Бойцы, шагая улицей старинной,
Чтоб встать у Мавзолея на посту.

Москвы ночной глубок рабочий роздых,
Шаги в тиши отчетливо стучат,
Морозный свет горит на красных звездах
И на щеках у молодых солдат.

Какая озабоченность застыла
В их строгом взоре, точно разлита
Здесь в воздухе торжественная сила,
Особого величья простота.

И, пост такой впервые принимая,
Здесь чует сердцем каждый, кто идет,
Что их сюда сама страна родная,
Как сыновей любимейших, ведет.

А позже время им самим укажет —
Отцам на смену, дням их и ночам,
Им, молодым, дано стоять на страже
Родной земли и ленинских начал.

Тогда заря звалась Авророй,
Розовопенной и живой,
И согревала нас и город
Над крупноплещущей Невой.

И в этом юном очертаньи
От сна встающего огня
Могла быть песней, изваяньем,
Предтечей молодого дня.

Мы были юностью богаты,
Не все ли было нам равно,
Какой богинею крылатой
Стучится нам заря в окно.

Мы в классике богинь хранили,
Зарей обычной дорожа,
Мы много символов сменили,
В суровой жизни возмужав.

Пришла пора. И в эту пору
К иной заре сердца пришли —
Иную мы зажгли Аврору
Для всех людей, для всей земли!

И снова вспыхнувшее имя
Вернулось в мир людей живых,
Родившись в грохоте и дыме
Из пены взвихренной Невы.

Аврора! Про твое рожденье
На всю планету говорим!
Ты стала знаком пробужденья
Всечеловеческой зари!

Какой-то гул глухой
Меня вдруг ночью будит —
И луч слепой скользит
По моему лицу,
Тревога давних лет приходит
Снова к людям,
Как будто мирный быт
Опять пришел к концу.

И человек опять, вскочив,
К оружью встанет…
Но в мире тишина,
И в тишине ночной
То эхо донеслось
Глухих воспоминаний
Из темной памяти,
Ожившей под луной.

Один тиран, не будем имя
Его мы к ночи называть,
Пришел он с ордами своими
Наш Ленинград завоевать.

Вообразил в кошмаре дымном
И с помраченной головой,
Что превратит наш город дивный
В пустынный хаос над Невой.

И весть дошла до края света —
Навстречу силе огневой
Встал Ленинград, в грозу одетый,
И принял вызов боевой.

И где искать теперь тирана —
Где прах развеялся немой?
А он, как прежде, утром рано
Встает и блещет, город мой.

Шагает в золотом узоре,
В узоре солнечных оград,—
О Ленинград! — какие зори,
Какое счастье — Ленинград!

Лес полон то звоном, то воем,
Никак разобрать не могу,
Откуда берется такое —
Деревья, разбитые боем,
Стоят в почерневшем снегу.

С колючей обмоткой рогатка
Висит на сожженной сосне,
Колючая проволока шатко
Качается, словно во сне.

Заброшена взрывом рогатка,
Гудит, и звенит, и поет,
И стонет в тоске, как солдатка,
Как ротный, в атаку зовет.

Нет, это не арфа Эола,
Здесь ветер колючей струной
Над мира пустыней тяжелой
Звучит в красоте ледяной.

А снег на убитых не тает…
На дикой сосне, на весу,
Солдатская арфа играет
В ночном и бессмертном лесу.

В той же комнате, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос муз впервые слушал,
Мира светлые глубины;
В доме бывшего лицея,
В кресле темном и старинном,
Там сидела, бронзовея,
Чудо-девушка с кувшином.

На плечах шинель у девы.
Ночь в окне… Свеча пылает,
И она, как отблеск гнева,
Все лицо преображает.
Светлый луч бежит вдоль шеи,
Только деве не до света,
Точно вышла из траншеи
Дева-мстительница эта.

Боевой достойна чести,
Шла в атаку непреклонно,
И вошла с бойцами вместе
В город свой освобожденный,
И пришла туда, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос грозной Музы слушал,
Мира черные глубины.

Привез тот лук не вождь суровый,
Ученый с доброю душой,
Держал тот лук, с Гвинеи Новой,
Дикарь — раскрашенный, большой.

Смотрели взрослые и дети,
Как он в музее над Невой
Свой лук держал почти столетье
С натянутою тетивой.

Когда же средь осады гула,
У дико вспененной Невы,
Волна взрывная дом качнула —
Стрела сорвалась с тетивы.

Как будто место вдруг сместилось,
Родные встали берега,
И с гулким посвистом вонзилась
В дверь шкапа, словно в грудь врага.

И свет пожара огнекрылый,
Ворвясь, как дальная заря,
Вдруг осветил в лице застылом
И гнев и ярость дикаря,

Который вышел на мгновенье
Из неподвижности своей —
Чтоб отразить в недоуменье
Налет нежданных дикарей.

Какое уже на войне любованье?
Великая тяжесть труда,
Дорог и сражений чередованье,
Могилы. Из жести звезда.

Но мы понимали того генерала,
Что крикнул в смертельном аду,
Увидев в атаке народ свой бывалый:
— Смотри, молодцами идут.

Когда мы слышали слова:
— Я — ленинградская вдова,—
То ей сердечно отвечали
Словами, полными печали.

Но — «ленинградский я вдовец» —
Звучало тускло, как свинец.
Пускай он худ был, как скелет,
Он громких слов не ждал в ответ.
С лицом, как старый, серый мел,
Он плакать права не имел.

Имел он в городе своем,
Где прожил жизнь, где мы живем,
Смертельным схваченном кольцом,
Одно лишь право — быть бойцом!