Евгений Евтушенко - Окно выходит в белые деревья...

Мы — карликовые березы.
Мы крепко сидим, как занозы,
 у вас под ногтями, морозы.

И вечномерзлотное ханство
идет на различные хамства,
чтоб нас попригнуть еще ниже.
Вам странно, каштаны в Париже?

Вам больно, надменные пальмы,
как вроде бы низко мы пали?
Вам грустно, блюстители моды,
какие мы все квазимоды?

В тепле вам приятна, однако,
гражданская наша отвага,
и шлете вы скорбно и важно
поддержку моральную вашу.

Вы мыслите, наши коллеги,
что мы не деревья — калеки,
но зелень, пускай некрасива,
среди мерзлоты — прогрессивна.

Спасибочки. Как-нибудь сами
мы выстоим под небесами,
когда нас корежит по-зверски, —
без вашей моральной поддержки.

Конечно, вы нас повольнее,
зато мы корнями сильнее.
Конечно же, мы не в Париже,
но в тундре нас ценят повыше.

Мы, карликовые березы.
Мы хитро придумали позы,
но все это только притворство.
Прижатость есть вид непокорства.

Мы верим, сгибаясь увечно,
что вечномерзлотность — не вечна,
что эту паскудину стронет,
и вырвем мы право на стройность.

Но если изменится климат,
то вдруг наши ветви не примут
иных очертаний — свободных?
Ведь мы же привыкли — в уродах.

И это нас мучит и мучит,
а холод нас крючит и крючит.
Но крепко сидим, как занозы,
мы — карликовые березы

Обращаясь к вечному магниту
в час, когда в душе моей ни зги,
я всегда шепчу одну молитву:
«Господи, прости и помоги!..»

И Господь прощает, помогает,
разводя руками оттого,
что людское племя помыкает
милостями столькими его.

Видно, Бог на нас глядит со страхом.
Как бы кто его ни называл —
Иеговой, Буддой и Аллахом, —
он один и Богом быть устал.

Будь он даже некая бестелость
или портативный идолок,
как от попрошаек бы хотелось
спрятаться в укромный уголок.

Только Ему прятаться негоже,
и, согбенный, будто в рабстве негр,
хочет Бог поверить в Бога тоже,
но для Бога в мире Бога нет.

И когда мы с просьбишками липнем,
забывая отдавать долги,
некому шептать Ему молитву:
«Господи, прости и помоги!..»

Уходит любимая,
                               будто бы воздух из легких,
навек растворяясь в последних снежинках излетных,
в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек…
Обратно не вдышишь!
Напрасно щекою я трусь о шершавый понуренный хобот
трубы водосточной…
                                       Напрасно я плачу —
                                                                                    уходит.
Уходят друзья,
                                кореша,
                                                      однолетки,
как будто с площадки молодняка
нас кто-то разводит в отдельные клетки
от некогда общего молока.
Напрасно скулю по друзьям,
                                                    как звереныш…
Друзей не воротишь!
Уходят надежды —
                                      такие прекрасные дамы,
которых я выбрал в такие напрасные даты.
В руках остается лишь край их одежды,
но жалкое знамя —
                                      клочок от надежды…
Уходит уверенность…
Помнится —
                        клялся я страшной божбою
о стену башку проломить
                                             или стену — башкою.
Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела,
а что со стеной?
                                Ухмыляется, сволочь стена, —
лишь дворник на ней равнодушно меняет портреты…
Уверенность,
                            где ты?
Я словно корабль,
                                       на котором все гибелью пахнет,
и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб.
Эй, чайки!
                        Не надо. Не плачьте —
                                                                 жалеть меня бросьте.
Меня покидают мои длинноногие гостьи.
Садятся они, как положено, первыми в лодки…
Прощайте, красотки!
Меня покидают мои краснощекие юнги.
Им хочется жить.
                            Справедливо.
                                                   Они еще юны.
Прощайте, мальчишки!
                                            Гребите вперед.
                                                                         Вы мужчины.
А я выключаю бессмысленный рокот машины,
и только талант
                            капитаном небритым и пьяным
на мостике мрачно стоит.
                                                Капитан — капитаном.
Но, грязные слезы размазав по грубой обветренной коже,
он тоже меня покидает.
                                           Он тоже, он тоже…
Эй, шлюпки,
                         а ну от греха отойдите в сторонку!
Корабль, если тонет,
                                       вокруг образует воронку.
Остаться совсем одному —
                                                  это боль ножевая,
но втягивать я за собой никого не желаю.
Я всех вас прощаю,
                                         одетый в предсмертную пену,
а вам завещаю
пробить ту проклятую стену
и вас призываю
                           торчащей в завертинах белых трубою
к бою…

Проклятье века — это спешка,
и человек, стирая пот,
по жизни мечется, как пешка,
попав затравленно в цейтнот.

Поспешно пьют, поспешно любят,
и опускается душа.
Поспешно бьют, поспешно губят,
а после каются, спеша.

Но ты хотя б однажды в мире,
когда он спит или кипит,
остановись, как лошадь в мыле,
почуяв пропасть у копыт.

Остановись на полдороге,
доверься небу, как судье,
подумай — если не о Боге —
хотя бы просто о себе.

Под шелест листьев обветшалых,
под паровозный хриплый крик
пойми: забегавшийся — жалок,
остановившийся — велик.

Пыль суеты сует сметая,
ты вспомни вечность наконец,
и нерешительность святая
вольется в ноги, как свинец.

Есть в нерешительности сила,
когда по ложному пути
вперед на ложные светила
ты не решаешься идти.

Топча, как листья, чьи-то лица,
остановись! Ты слеп, как Вий.
И самый шанс остановиться
безумством спешки не убий.

Когда шагаешь к цели бойко,
как по ступеням, по телам,
остановись, забывший Бога, —
ты по себе шагаешь сам!

Когда тебя толкает злоба
к забвенью собственной души,
к бесчестью выстрела и слова,
не поспеши, не соверши!

Остановись, идя вслепую,
о население Земли!
Замри, летя из кольта, пуля,
и, бомба в воздухе, замри!

О человек, чье имя свято,
подняв глаза с молитвой ввысь,
среди распада и разврата
остановись, остановись!