Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

Как он дрожит! Как бледен! Эй, старик,
Постой! В твоих глазах я встретил слезы,
И голос твой дышал ко мне участьем…
Твое лицо я первое в тюрьме
Беззлобное увидел… Перед смертью
Укоров я не слышал от тебя…
Старик! твою я презираю рясу,
Но доброе под ней, быть может, сердце…
Как поп — мне враг, как человек — быть может,
Ты мне и друг… Прими же в благодарность
Ты мой поклон и теплое спасибо!..

Румянцем чахоточным слабо горя,
Вечерняя медленно гаснет заря,
Болезненно гаснет — и не угасает…
На западе отблеск еще не исчез,
И белая ночь среди бледных небес
            Больную зарю обнимает.

С той ночью не свыкшись с младенческих лет,
Заснуть нелегко в час урочный.

На землю струится безжизненный свет,
Все краски подернуты дымкой молочной.
Светло. Не бросают предметы теней.
Нет блеска в цветах. Все слились переливы.
Лучи не мерцают игрой прихотливой,
И ближе всё кажется, больше, белей…
Светло, будто днем, и знакомой картины
Кругом различаются ясно черты:
Цветущие, в белых букетах, рябины,
Березы растрепанной кудри-листы,
Веселый наряд разодетой сирени,
Акации женственной желтый цветок,
Высокие сосны и низкий дубок,
И тополь случайный, а там, в отдаленьи,
Туман или пыль на бесплодных лугах.
Всё то же, как днем, только в прежних чертах
Иное сквозит выраженье. Природа
Знакомым покойником кажется мне…

Щемящая боль и тупая невзгода
Незримо разлиты в больной тишине
И в белом мерцании северной ночи.
Уставив на землю открытые очи,
Со скорбью, застывшей на бледных устах,
Тревожно и молча, с лицом помертвелым,
Широко закутана саваном белым,
Бесстрастно лежит эта ночь в небесах,
Как будто в гробу…
                                    Эти ночи пугают
Всех жизнью довольных. Они убегают
В те страны, где тени к лобзаньям манят,
Где страстью и негою звезды горят.

Но я полюбил тебя, мне ты — подруга,
О севера ночь! Мне отрадно встречать
Твой призрачный взор: в нем я вижу печать
И повесть читаю иного недуга,
Страданий иных…
                             Этот свет без светил,
Без звезд небеса, тяжкий сон без видений,
Объятья без ласк и печаль без волнений,
Без тайн красота, жизнь без жизненных сил
И смерть без боязни — увы! мне знакомы
Черты этой вялой, бессильной истомы…

Бежит от усталых очей моих сон,
В усталую душу тревога стучится,
И скорби родник снова в сердце сочится,
Заветной струны снова слышится звон.
Давно она тайно звенит. Ее звуки
В душе без исхода теснятся давно.
Пора! Хоть в словах изолью свои муки,
Коль в дело мне их воплотить не дано!
И может быть, стройное песен теченье
Великую скорбь усыпит на мгновенье…
В тех песнях скорблю не о горе большом, —
О горе сермяжном земли неоглядной:
Страданий народных, как моря ковшом,
Нельзя исчерпать нашей песней нарядной.
…………………………………………
О тех я скорблю, чью любовь осмеяли,
Кто злобы не мог в своем сердце найти,
Кто полон сомнений и полон печали,
Стоит на распутьи, не зная пути.
Пою и скорблю о больном поколеньи,
Чьи думы умом я согласным ловил,
Чье сердцем подслушивал сердцебиенье,
Кому я и песни, и жизнь посвятил…

К тем песням не муза меня вдохновляла;
Что сердце терзало, рука написала.
То — песни, что долго в душевной тени
Таил я, покуда таить было мочи;
То — песни, зачатые в черные дни,
                   Рожденные в белые ночи…

Как гробницы свинцовые в склепе фамильном,
Много скрыто видений во мраке души.
То останки былого покоем могильным
Цепенеют и спят в непробудной тиши.
Лишь в бессонную ночь — ночь борьбы и разлада —
Сходит память-волшебница в душу порой
И стучит по гробницам костлявой рукой,
          Как поет дней старинных баллада.
Разверзаются гро́бы, виденья встают…
Позабытые образы, чувства и лица,
Торопясь, покидают свой тесный приют
И кружатся в душе, как теней вереница.
А с зарею они исчезают, спеша,
И опять, как кладбище, пустынна душа…

И когда предо мною мелькают
Эти пестрые сонмища лиц и картин,
Среди образов светлых, что взор мой ласкают,
           Всех светлее сияет один.
Это — ты, бедный друг, лучшей доли достойный.
Как живой, ты отлился в душе у меня:
Озабоченный вид, взгляд всегда беспокойный,
Разговор неискусный, но полный огня…
Ни глубоким умом, ни талантом счастливым
Средь плененных тобою друзей ты не слыл.
Чем-то веяло детским и строго стыдливым
От черты твоей всякой; ты искренен был.
Ты страдал, как и все мы, болезнью одною,
Но сильнее и глубже страдал. То, что нас
Мимолетною болью задело б на час,
То тебя заливало могучей волною…

Кто тоскою по правде из нас не болел?
Кто спасти род людской не пытался украдкой?
Всякий думал над жизни тяжелой загадкой,
           А когда разгадать не умел,
Примирялся с непонятой жизнью невольно,
           Хоть было и стыдно, и больно.
Но неведомы сделки для честной души.
Ты умом не лукавил и сердцем не гнулся,
И в тот миг, как ты с жизненным сфинксом столкнулся,
Жребий брошен был твой: иль умри, иль реши…
И ты умер, товарищ, любя человека,
Пал незлобивой жертвою злобного века.

Помню: вечер осенний стоял за окном.
           В тесной комнатке свечи горели.
Молчаливо товарищи жались кругом
И на труп твой, с зияющей раной, глядели.
Все казались спокойны; по бледным щекам
Не катилися слезы, хоть горло давили.
Невеселые думы по лицам бродили,
И предсмертные строки твои по рукам,
           Словно чаша на тризне, ходили.
Ты писал:
              «Я не знаю, где правда и свет,
Я не знаю, какому молиться мне богу…
Я, как в сказке царевич, блуждал с юных лет,
           В край заветный искал я дорогу —
И к распутью пришел наконец… Впереди
С тайной надписью камень стоял одинокий.
И прочел я на нем приговор свой жестокий.
Я прочел: „Здесь лежат пред тобой три пути,
Здесь раскрыты три к жизни ведущие двери.
Выбирай, что твоим отвечает мечтам:
Пойдешь вправо — жди совести тяжкой потери.
Пойдешь прямо — съедят тебя лютые звери,
А налево пойдешь — станешь зверем ты сам…“

И заснуть, о друзья, предпочел я в преддверьи…»

В шумный досуг, за работой немою,
В тихую ночь и в рокочущий день —
Вечно мелькает, парит предо мною
           Чья-то воздушная тень.

Кто она? Чья она? Добрая, бледная,
С ласковой скорбью на тонких устах,
Светит-лучится любовь всепобедная
           В девственно-скромных глазах.

Все мои думы, глубоко хранимые,
Всякий порыв сокровенных страстей,
Тайны молитв моих, песни любимые —
           Всё это ведомо ей.

Вечно мне в сердце глядит она, нежная.
Если покой в этом сердце царит,
Кроткий покой и любовь безмятежная —
           Взор ее счастьем горит.

Если же сердце враждой зажигается,
Если мой стих превращается в меч,
Плача, она надо мной наклоняется,
           Шепчет мне кроткую речь…

Полно шептать мне слова бесполезные!
Нам без вражды невозможно любить,
Как невозможно оковы железные
           Нежной слезою разбить.

Дай ненавидеть мне! В битве пылающей
Муки дай сеять и муки принять!
Что же ты снова глядишь умоляюще,
           Что же ты плачешь опять?